Евгений Новицкий - Леонид Гайдай

Кстати, именно Крамаров произносил последнюю значимую реплику в картине «Не может быть!». Причем это даже не зощенковский текст, а слова, введенные в фильм по настоянию цензуры. Об этом сам Гайдай рассказал в интервью 1993 года: «Даже с комедией по Зощенко «Не может быть!» вышла история. Какова социальная принадлежность героев? Обыватели! Это надо уточнить. Придумали, озвучили: Савелий Крамаров «затылком» говорит: «У, буржуи недорезанные!» {193} 193 Цит. по: Тимофеева И. Указ. соч. С. 9. .

Картина «Не может быть!» вышла в прокат 23 октября 1975 года. Тогда ее посмотрели 50,9 миллиона человек — результат, значительно уступающий успеху комедий Гайдая в предшествующее десятилетие (если не считать «12 стульев», сборы от которых были еще скромнее).

Тем не менее фильм «Не может быть!», пожалуй, можно назвать последним абсолютным шедевром Леонида Гайдая. Режиссер пребывал на пике формы и продемонстрировал как безупречное владение стилем ретро (в случае Гайдая можно сказать: легчайшее, воздушное ретро), так и чисто кинематографическую изобретательность.

Зощенковские тексты, в которых почти отсутствует действие и главенствует сугубо языковой юмор, Гайдай расцветил целой россыпью визуальных, изобразительных, выразительных подробностей. Режиссер в очередной раз подтвердил, что он поистине неистощим на всевозможные выдумки. Чего стоят гениальный гэг с громко топающей кошкой в «Забавном приключении» («Вы слышите, грохочут сапоги…» — произносит в этом месте герой Олега Даля, «предвосхищая» строчку Окуджавы) или безумный застольный шабаш в «Свадебном происшествии» (не эта ли сцена подсказала Гарри Бардину идею его экспериментального мультфильма «Банкет»?).

Сегодня в «Не может быть!» особенно бросаются в глаза гайдаевские монтажные находки, опередившие время. Так виртуозно монтировать кино даже в XXI веке способны немногие, а в комедийном жанре — и вовсе никто.

Но главное — даже не монтаж, хотя Гайдай, безусловно, был из тех режиссеров, которые именно на монтажном столе доводили свои фильмы до совершенства. Главное — то редкое (не только в кино, но и в любом искусстве), упоительное и заразительное вдохновение, с которым сочинен, снят, выпестован буквально каждый кадр блистательного альманаха «Не может быть!».

Если фильм «Не может быть!» допустимо назвать слегка недооцененным, то следующая работа Гайдая — «Инкогнито из Петербурга» — недооценена преступно.

«Инкогнито…» — экранизация гоголевского «Ревизора», вторая в нашей стране (после фильма Владимира Петрова, снятого в 1952 году) киноверсия бессмертной комедии. Леонид Иович, несомненно, понимал, что, перенося на пленку произведение из школьной программы, трудно снискать по-настоящему большой успех у зрителя. В этом смысле «Инкогнито из Петербурга» — осознанный шаг назад для Гайдая. И одновременно, пожалуй, самый смелый эксперимент в его творчестве: скрестить хрестоматийную классику с собственным эксцентрическим стилем — кто еще решился бы на такое?

Но если бы Леонид Иович знал заранее, под какой прессинг со стороны кинематографического руководства попадет эта картина, он, возможно, и не взялся бы за Гоголя. Во всяком случае, перспективы экранизировать Салтыкова-Щедрина или Лескова уже не увлекали Гайдая, как только он убедился, что дореволюционная сатира — даже более «труднопроходимый» материал, чем сатира советских авторов. Произведения Ильфа и Петрова, Зощенко, Булгакова всё-таки жестко привязаны к тому времени, когда были написаны, тогда как склонный к обобщениям и прозрениям Гоголь бичевал пороки, вечно актуальные для России — что царской, что советской, что постсоветской.

Впрочем, у Гайдая зачастую действительно получалось протаскивать на экраны очень острые вещи — в этом смысле мало кто еще из советских режиссеров столь же часто рисковал, а тем более выходил сухим из воды после подобных рисков. Гайдаю это удавалось почти два десятилетия подряд. «Инкогнито из Петербурга» стал вторым и последним его фильмом с несчастливой судьбой (впрочем, до вконец плачевной участи первого — «Жениха с того света» — ему всё же было далеко).

Однако все неприятности обрушились на картину, когда она уже была полностью готова. А работал над ней Гайдай, как всегда, с энтузиазмом и без всякого давления с чьей-либо стороны.

Пятого ноября 1975 года Бахнов и Гайдай подали сценарную заявку в мосфильмовское Творческое объединение комедийных и музыкальных фильмов (ЭТО к тому моменту уже прекратило существование).

«Основная задача, которую мы ставим перед собой, — писали авторы, — на основе классического произведения театральной драматургии создать не очередной фильм-спектакль, а самостоятельное кинематографическое произведение. <���…>

Мы не собираемся давать какую-либо новую трактовку ни героям, ни событиям комедии. Мы не собираемся осовременивать пьесу: персонажи ее и почти невероятные события тесно связаны с определенной, ушедшей навсегда в прошлое эпохой» {194} 194 Цит. по: Глоба П., Раззаков Ф. Указ. соч. С. 412. .

В начале 1976 года готовый литературный сценарий отправили на рецензию в Институт мировой литературы. Отзыв профессора Петра Николаева был всецело одобрительным: «Перед нами отличное литературное произведение, выявляющее в классическом образце наиболее существенное, отличающееся вместе с тем определенной самостоятельностью, заключающее в себе большие возможности для союза с другими видами искусства, прежде всего с актерской игрой, для превращения в тот универсальный вид искусства, который называется кинофильмом» {195} 195 Цит. по: Раззаков Ф. Указ. соч. С. 479. .

Летом того же года Гайдай занимался режиссерской разработкой сценария, а в сентябре начались кинопробы.

Разумеется, Леонид Иович видел обе громкие театральные постановки «Ревизора» того времени — Валентина Плучека в Московском академическом театре сатиры и Георгия Товстоногова в Ленинградском академическом Большом драматическом театре. Премьеры обоих «Ревизоров» состоялись в 1972 году. У Товстоногова главные роли исполняли Кирилл Лавров (городничий) и Олег Басилашвили (Хлестаков), у Плучека — Анатолий Папанов и Андрей Миронов.

Гайдай изначально видел в Папанове идеального городничего и для своего фильма, однако кандидатуру Миронова на роль Хлестакова даже не рассматривал. Во-первых, в планы Гайдая никак не входило излишнее пересечение с каким-либо спектаклем. Во-вторых, Миронову в 1976 году было уже 35 лет, и к тому времени актер был заметно упитаннее, чем в «Бриллиантовой руке»; режиссер же явно не собирался игнорировать подробные указания Гоголя в тексте пьесы, согласно которым Хлестаков — «молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький». Понятно, что на экране это несоответствие бросалось бы в глаза куда сильнее, чем на сцене.