Леонид Млечин - Примаков

— Америка ему не нравилась. Неужели политические лидеры Востока, такие как Саддам Хусейн, ему более симпатичны?

— Чем определяется отношение к той же Америке международника-государственника? — вопросом на вопрос ответил Кондрашов. — Тем, как Соединенные Штаты ведут себя в отношении нашей страны. Американцы считают: что хорошо для Америки, хорошо и для всего мира. Ради собственных национальных интересов они готовы ущемить национальные интересы другой страны. Это не может нравиться. Но ведь для Примакова выбор так не стоит — склониться туда или сюда. Для него всё определяется каждым конкретным случаем. Саддам Хусейн не мог быть объектом любви Примакова. Он персонаж, с которым надо делать дипломатию. Причем таким образом, чтобы интересы своей страны были защищены. Тут существует заблуждение: Примаков будто бы был готов на всё, лишь бы сохранять добрые отношения с Саддамом Хусейном. Это неверно. Он просто не готов был заранее, автоматически всякий раз разделять американскую линию. Может быть, он в ближневосточных лидерах видел больший уровень рациональности, чем другие. Не так страшен черт, как его малюют. Хотя он хорошо знал этого черта и знал, что он не ангел.

— Вы не находите, что в Примакове велика доля скептически-критического отношения к американцам, поскольку он провел несколько лет на Ближнем Востоке, где сильно не любят американцев?

— У Примакова были не антиамериканские, а пророссий-ские настроения. Он американцам менее симпатичен, чем Козырев. Но Козырев был слишком проамерикански настроен. Он американцев развратил. На его фоне Примакову было строить отношения затруднительно, хотя он их построил…

Значительную часть жизни Примаков провел, занимаясь Ближним Востоком. Многие советские арабисты переняли от своих арабских друзей ненависть к Соединенным Штатам, Западу, Израилю, евреям, либералам, демократам. Годы, проведенные на Ближнем Востоке, делают человека циником. Но Примаков не циник. Он прагматик.

Примаков, напоминали мне его коллеги-арабисты, — востоковед.

— Он любил Ближний Восток. У него был вкус к этому. Это тоже влияло на его ближневосточную дипломатию — когда он уже стал министром — в том смысле, что ему было интересно заниматься Ближним Востоком и приятно бывать в тех местах, где он провел молодость. Он европейский человек, но подспудная любовь к Востоку в нем жила.

Примаков принадлежал к типу политиков, которые привыкли говорить и действовать от имени государства. Как дипломат и руководитель внешнеполитического ведомства, Примаков искал золотую середину между великодержавными, ностальгическими тенденциями и тем, что начал делать еще Горбачев. Примаков не был сторонником отчуждения от Запада. Или, точнее, ему нужно было такое отчуждение, которое диктовалось понятиями национального престижа, как он его понимал. Он был сторонником спокойной, уравновешенной, предсказуемой дипломатии. Другое дело, что процветание, удачливость, напор Соединенных Штатов вызывали у него неосознанное раздражение. Ему бы хотелось, чтобы, когда он садится за стол переговоров, за ним стояла бы такая же экономическая и военная мощь.

Валентин Зорин, тележурналист и профессор, который дружил с Примаковым больше полувека, когда я спросил его, действительно ли Примаков — антиамерикански настроенный человек, сослался на мнение директора русского центра Гарвардского университета Маршалла Голдмана: «Может быть, он не очень хорош для Америки. Но он вполне хорош для России, а это самое главное».

Соединенные Штаты были, есть и будут главным партнером России. Это объективная реальность. Начиная с Громыко, все наши министры иностранных дел это понимали. Но иметь дело с американцами непросто. Бывший министр иностранных дел Александр Бессмертных как-то сказал мне:

— У нас с американцами разговаривать толком почти никто не умеет.

Первая встреча Примакова с американскими дипломатами была организована не в Москве и не в Вашингтоне, а в Хельсинки, на нейтральной, так сказать, территории. Познакомиться с Примаковым прилетел тогдашний государственный секретарь Соединенных Штатов Уоррен Кристофер.

Российский министр иностранных дел подчиняется напрямую президенту, но на заседаниях Совета министров он сидит не на первых местах. Выше его по положению вице-премьеры и руководители администрации президента.

В правительстве Соединенных Штатов нет вице-премьеров. Государственный секретарь, то есть министр иностранных дел, третий человек в правительстве после президента и вице-президента.

Политики и дипломаты высокого ранга переходят на «ты» для того, чтобы иметь возможность говорить друг другу неприятные вещи в глаза, не доводя дело до скандала. Но перейти с Кристофером на «ты», то есть называть друг друга по имени, — дело непростое.

Государственный секретарь Уоррен Кристофер, суховатый и невозмутимый, казался человеком в футляре, которому всё человеческое чуждо. Его наследница в роли руководителя американской дипломатии Мадлен Олбрайт писала:

«Кристофер был юристом до мозга костей. И его мимика, и его заявления были всегда очень сдержанными. Наблюдая за ним, я поняла, что если он приподнимает бровь, это уже признак очень сильных эмоций».

Долгие годы работы в юридической фирме вырабатывают своеобразное мышление, структурированное, очень четкое и слишком дисциплинированное. Шаг вправо, шаг влево — для юриста уже побег. В этом есть положительные стороны. Слово Кристофера было надежным. То, что он говорил, было как юридическая формула. Он привык отвечать за свои слова.

Но, с другой стороны, он не был в состоянии прояснить внутренние мотивы американцев. Это мешало взаимопониманию на переговорах. Кристофер вел себя как строгий юрист в консультации, который не скажет лишнего слова, чтобы потом клиент не пришел с жалобой: вы мне сказали то-то и то-то, я из этого сделал неправильный вывод, и вот печальный результат. Кристофер считал, что лучше меньше сказать, но точнее.

Можно ли было с Кристофером установить личный контакт? Притом что за Примаковым утвердилась репутация антиамериканиста и он сам не прочь ее поддержать…

— Примаков дипломат, — отвечали знающие люди. — Если было выгодно использовать этот образ, то и пожалуйста. Он и будет таким. Но первый же его контакт с Кристофером закончился как нельзя лучше. Кристофер — тот еще рубаха парень, от одного взгляда на его лицо с тоски сдохнешь. Так Примаков и такого сумел расположить к себе.

Четыре министерских года Кристофера пришлись на эпоху, когда ландшафт мира менялся и неясно было, как в этих условиях действовать. Ему пришлось хлебнуть горячего, и не было времени ни подуть, ни остудить. Как есть, так и хлебай. Кристоферу пришлось учиться самому и заботиться о том, чтобы учился президент. Молодой Билл Клинтон не имел опыта в международных делах и не очень ими интересовался. Он каждый вечер получал информационную записку от Кристофера с кратким изложением текущих проблем и постепенно вник в дела.