Леонид Млечин - Примаков

«В 1982 году, — вспоминает профессор Георгий Мирский, — когда в нашем институте был большой политический скандал, вполне вроде бы приличные и порядочные люди, доктора наук, демократы по убеждениям, самым трусливым и подхалимским образом поддерживали на заседании конкурсной комиссии линию дирекции и парткома, добивавшихся изгнания из института одного из наших коллег, ученик которого оказался за решеткой по обвинению в создании антисоветской организации. Им лично никакие санкции не грозили, но… “партия сказала надо”».

Арестованный Андрей Фадин работал в отделе Мирского. Его решили уволить. Иноземцев вызвал Мирского. В глазах директора института напряженность и тревога.

— Пойми, я был вчера у Гришина, и он мне сказал: «Вы ведь понимаете, Николай Николаевич, как мне тяжело — ведь это случилось в моей партийной организации, в Москве». И генерал из КГБ приезжал. Это гораздо серьезнее, чем вы все думаете.

Мирский спросил директора:

— Николай Николаевич, ты мне можешь объяснить, в чем дело, в конце концов, почему всё это так раздули?

Иноземцев тоскливо посмотрел на него:

— Ну что ты от меня хочешь?

Николай Иноземцев был самолюбивым человеком. Он хотел пойти к Брежневу. Но Леонид Ильич болел. Попасть к нему было трудно. Жена удерживала Николая Николаевича, говорила:

— Не мучь себя, обойдется.

Иноземцев пошел к Андропову. Тот выслушал и обнадежил:

— Николай, подожди. Скоро, я думаю, что-то изменится.

Андропов был вторым человеком в партии. Но палец о палец не ударил, чтобы защитить Иноземцева. Он готовился стать генеральным секретарем. Зачем ему было рисковать, настраивать против себя партийных догматиков?..

Иноземцев был человеком с характером, волей и мужеством. Он был сильной личностью, прошел всю войну от первого до последнего дня. Будущий академик вел дневник на войне, утаив его от политработников и особистов. Вот что сержант Иноземцев записал в дневнике, который издали через много лет после его ухода из жизни:

«Человек, сознательно идущий на верную смерть, должен быть или безразличным теленком с загнанными внутрь инстинктами, или иметь крепкий характер и железную силу воли. Последнее приобретается со временем и дорогой ценой. Но раз приобретенное — остается надолго, если не на всю жизнь».

Он не сломался, не стал каяться и просить прощения. Но травля оказалась для него роковой. 19 июля 1982 года Иноземцев ушел в отпуск. Жил на даче. Но мрачные мысли не отпускали. 12 августа он умер от обширного инфаркта. Не мучился, ушел из жизни мгновенно. Ему был всего шестьдесят один год. Войну прошел, а мерзкие интриги его сгубили. Похоронили Иноземцева на Новодевичьем кладбище.

Но партийный аппарат не остановился, надеясь сокрушить наконец ревизионистское гнездо. Тогда Александр Бовин и Георгий Арбатов при содействии доверенного помощника генерального секретаря Георгия Цуканова проникли к Брежневу. Генеральный секретарь был уже совсем плох, но память об Иноземцеве сохранил добрую и тут же по телефону приказал Гришину оставить институт в покое.

Слово Брежнева было законом. На этом всё закончилось.

Когда начались гонения на Иноземцева, Примаков уже в ИМЭМО не работал. Но все понимали, что Иноземцев был целью номер один. Следующими на очереди были директор Института США и Канады Георгий Арбатов и директор Института востоковедения Евгений Примаков. Это была попытка извести научных либералов, которые из-за близости к Брежневу столько лет оставались практически неуязвимыми. Поняв, что Леонид Ильич уходит, аппарат почувствовал свою силу.

На похоронах Иноземцева Примаков присутствовать не мог. Он возглавлял научную делегацию, которая находилась в далекой Бразилии. Он пришел помянуть Николая Николаевича на девятый день. В коллективе заговорили о том, что неплохо бы ему стать директором ИМЭМО, чтобы варяги не разрушили институтские традиции. Около года директора в институте не было. Продолжались гонения на лучших сотрудников, планы научных исследований пересматривались.

Всё изменилось, когда в мае 1983 года директором института неожиданно стал Александр Николаевич Яковлев. Андропов разрешил ему вернуться из Канады, где тот почти десять лет находился в своего рода ссылке. Яковлеву первоначально предложили пост министра просвещения, который по номенклатурной линии выше. Он благоразумно отказался и выбрал научную работу.

— Когда я работал в институте, то по просьбе Госплана мы подготовили доклад на тему «Что будет с экономикой СССР к 2000 году», — вспоминал Яковлев. — Мы написали, что будет очень плохо, и объяснили почему. В Госплане перепугались до невозможности и вообще пожалели, что к нам обратились.

Но Яковлеву хотелось живой работы, и он ее быстро получил. Как только Горбачева избрали генеральным секретарем, он взял Яковлева в ЦК. В июле 1985 года Александр Николаевич возглавил отдел пропаганды ЦК. Уходя, Яковлев позаботился о том, чтобы директором ИМЭМО стал академик Примаков. Это было не так просто, кое-кто сопротивлялся…

Говорят, что директором ИМЭМО хотел стать сын Громыко. Горбачев был в долгу перед старшим Громыко, но директором в ноябре 1985 года всё-таки сделали Примакова. Когда Примаков ушел из Института востоковедения, замену ему долго искали, пока не уговорили Михаила Степановича Капицу, заместителя министра иностранных дел СССР, китаиста по образованию.

Напрасно говорят, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Примаков вернулся в ИМЭМО, но уже в роли директора. В институте он всех знал. А как отнеслись к его возвращению?

— К нему лучше относились, когда он стал директором, чем когда он был заместителем, — рассказывал Герман Дили-генский, главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения». — Евгений Максимович принадлежит к числу людей, которые лучше всего себя проявляют, когда становятся полновластными хозяевами. Его талант, его способности — это способности менеджера. Сила его в том, что он может организовать, собрать людей. Он не исследователь-одиночка. Такие люди тоже есть. Он на них опирался. Не помню никого, кто был явно им недоволен. Он был способен и командовать — все необходимые для этого качества у него имелись. Но умел и выслушать людей. У него неплохой вкус в смысле подбора кадров. Примаков знал, как расположить к себе коллектив, он заставлял подчиненных работать, но и заботился о них. Я бывал с ним в заграничных командировках, он был общителен, задушевен в личном общении.

— Насколько точно он представлял себе картину мира? Что было для него важным — его любимый Ближний Восток? — спросил я Дилигенского.

— Многие годы работы в институте, я думаю, обусловили то, что горизонты у него глобальные, — ответил он. — Институт такой. Примаков давно вырос из региональщика в международника широкого профиля. Когда он стал директором, то подчеркнуто отодвигал от себя ближневосточные сюжеты. Занимался больше глобалистикой, разоружением.