Пол Стэнли - KISS. Лицом к музыке: срывая маску

В другой раз, когда мы открывали концерт Aerosmith — они в то время только начинали, но уже продвинулись дальше нас — наша команда обнаружила, что их рабочие так расставили аппаратуру, что нам осталось всего несколько футов от сцены. Нам бы пришлось протискиваться на сцену. Наша команда сказала команде Aerosmith: «Если через пять минут не сдвинете назад линию ваших усилителей — мы ее сбросим вниз». А один из наших даже вытащил нож — дескать, вот настолько все серьезно. Место нам быстренько освободили.

Из тех первых шоу одно, в Bayou в городе Вашингтон 25 марта, отличается от всех. На тот момент все было как в сказке: мы «чесали» по провинции, нам платили деньги за то, что мы любили больше всего на свете. Мне тогда не надо было платить по счетам, но сама мысль о том, что теоретически я эти самые счета мог бы оплачивать из рок-н-ролльных своих гонораров, приятно грела. Вот моя работа. Вот чем я на жизнь зарабатываю.

В ночь после концерта в Bayou я впервые в жизни увидел групповой секс. Я просто зашел в номер мотеля, в котором проживала наша команда, и увидел на кровати молодую женщину, к которой стояла очередь парней, наших роуди и других людей. Ничего подобного я не видал никогда. Они себя вели так, как будто ждали автобуса. Я понял, что такое не для меня.

Я сам вообще-то был в ту ночь с женщиной. С реально красивой, просто удивительно, — пару недель назад мы с такой в разных мирах обитали. Почему-то я вдруг почувствовал легкую паранойю. А что, если у нее есть парень или муж, который мне шею намылит? Ситуация стала представляться сложнее, чем та, где просто мы с девушкой наслаждаемся рок-н-ролльным образом жизни. Ведь, возможно, другие люди зависят от ее решений, и ее шалости их не обрадуют. Все еще хуже стало, когда я, подумав, что она рассказала о себе, сделал вывод, что ее папаша — бандит. В какой-то момент, когда мы голые лежали в постели, я повернулся к ней и спросил: «Ты здесь потому, что хочешь быть здесь, или ты здесь потому, что напилась?»

«Я здесь потому, что напилась!» — заржала она.

Иногда я чувствовал себя слоном в посудной лавке; временами я слышал голос, который твердил мне, что секс идет рука об руку со страхом и последствиями. Если от тебя кто-нибудь забеременеет — то ты будешь сам по себе. Иными словами, трахнешь не ту бабу — и ты труп.

Но вне зависимости от страха, нервов и внутренних конфликтов, секс стал моим излюбленным наркотиком. Я всегда возвращался за более крупной дозой.

Я выпивал тут и там по стаканчику, но мне не нужен был алкоголь для храбрости, чтоб заговорить с женщиной. Я без проблем подходил, начинал разговор. Да и в любом случае я довольно скоро выяснил, что не нужны долгие умные беседы, чтобы заинтересовать женщину, — я пел в группе, и за одно за это все меня хотели.

Меня никогда не привлекала идея больше пить или употреблять наркотики. Не хотелось терять контроль. У меня же появилось столько свободы и столько возможностей, что я хотел сохранять ясное сознание и все это помнить. Но уже в ранний период существования группы наркотики всегда были рядом. На площадках, в мотелях, радиостанциях и магазинах грампластинок, где мы проводили всякие наши мероприятия по раскрутке группы, неизменно появлялись некие люди, желавшие подружиться. Парни впаривали нам наркотики, женщины — свои тела; я пользовался только вторым.

С другой стороны, роуди наши подбирали разноцветные таблеточки, которые фанаты бросали на сцену, и хавали их, как «скиттлс». Меня это поражало: «Ты ж даже не знаешь, чего ты только что сожрал!»

Однажды я постучал в номер нашего пиротехника. Мне не открыли. Я сам вошел и увидал его, съежившегося в углу, с одеялом на голове, весь зеленый, двигаться не может. Я не понимал, в чем тут прикол.

Тот факт, что почти все в рок-мире находились под кайфом, определенно не способствовал моей социализации. Употреблять наркотики — часть той культуры, норма, а неупотребляющий я оставался в стороне. То, что я не «дую», не ширяюсь и не жру «колеса», ставило в неудобную ситуацию окружающих, а когда они себя чувствовали некомфортно, то я тоже себя чувствовал некомфортно. С другой стороны, мои контакты с группи и другими женщинами носили исключительно сексуальный характер, так что там вопрос употребления наркотиков почти никогда и не возникал. Я не мог представить более сладостного возбуждения, чем когда женщина идет со мною ко мне в номер.

Эйс был алкоголиком, но поначалу он выпивал только после концерта, и уж тогда-то нажирался до состояния нестояния. Тогда это казалось забавным. Я считал, что проблемы с его пьянством не существует, до тех пор пока он делал свою работу — а он ее делал. А чем уж он там хотел заниматься вне сцены — это его личное дело.

Однажды ночью я встретил его в коридоре отеля на карачках, болтающего с самими собой. «Чувак, ты чо делаешь?» — удивился я.

«Со мною мои маленькие человечки», — ответил он и обвел вокруг рукой.

Я попытался обойти его, он испугался: «Ой, ты одного раздавил!»

С одной стороны, его было, конечно, жаль, но с другой, должен сказать, было это очень смешно. Мы вообще все время ржали над Эйсом, причем не в смысле унижая его. Он действительно был забавен. Странный. Постоянно шутки шутил. Некрасивым все стало не сразу, а позднее. Однажды он принял сразу и валиум, и кокаин, и тут шутки закончились. Но поначалу, повторюсь, он был приятным психом.

К Эйсу в определенный момент приклеилось прозвище Шеф — как шеф-повар. Дело в том, что мы все в гримерках ходили почти голыми (кроме Джина, который никогда ни перед кем не раздевался и не принимал душ), и вот однажды сидим гримируемся, а Питер, проходя мимо Эйса, положил ему член на плечо. Эйс с совершенно равнодушным видом член поцеловал. Так он и стал у нас Шефом — потому что шеф-повар должен сам все попробовать.

Еще мы прозвали его Кусочник — он просто частенько нависал над столом и тырил куски с наших тарелок. «Ты ешь это?» — спрашивал он и хватал кусок.

В турне мы завтракали и обедали все вместе. Завтраки в дешевых мотелях везде в общем одинаковые: яичница, тосты, баночки с виноградным желе, закрытые крышечками из фольги. А обеды — разные. Когда кто-то ел креветки, Эйс дожевывал хвостики. Иногда, когда в мотеле мы шли по коридору, он рылся в тележках обслуживания в номерах.

Не редкостью было проводить часов десять, а то и больше, в машине. Эйс все время ржал. Однажды Питер, который был старше нас и чье лицо вечно выражало печаль, сказал: «В этой группе у меня бэби-фэйс, лицо ребенка», а Эйс продолжил: «Если только ребенка моржа». В другой раз в машине Эйс сказал: «Я реально могу выпить любой напиток». Для Эйса действительно обычное дело, но я сказал: «Так выпей мой одеколон». «Правда, что ли?» «А что, — говорю, — одеколон же на спирту».