Анатолий Гордиенко - Первый комендант

— Ну-ка, ляг сам, — шепнул Молчанову Евменов.

Молчанов легко бросил на землю крепко сбитое тело, привычно положил широкие ладони на деревянные ручки «максима», которые ему почему-то всегда напоминали ручки давнего отцовского плуга. Глубоко вдохнул, выдохнул и плавно нажал на гашетку. Отстрелялся он, как всегда, отлично.

— Трудное сейчас время, — медленно говорил Молчанову подполковник, когда они, возвращаясь со стрельбища, шли вдвоём позади остальных. — Все силы брошены на главные участки фронта. Сломим хребет немецкому зверю — полегчает. Да, у нас сегодня плохо с харчами, меньше, чем хотелось бы, патронов, мало получаем снарядов, нет бензина, колючей проволоки, мин. Всё идет туда, где решается судьба Родины. У нас здесь затишье, а там кровь реками льётся. Майор не прав. Вы верно делаете, что ищете подножный корм. Позже Вытегра поможет вам картофелем, овощами. Плохо только будет без тёплой одежды…

— Вы так говорите, будто мы остаёмся здесь на зиму? — растерялся Молчанов.

— Не исключено. Это скоро решится в штабе фронта. Наш приезд, как вы теперь поняли, отнюдь не случаен…

Корабли снимались с якоря, уходили зимовать на Волгу. Батальон оставался на пустынном берегу студёного Онего. Осенью дважды через расположение 3-й роты пытались пройти лазутчики, но были встречены дружным огнём бдительных постов.

Зима выдалась не злой — столбик термометра всего раза три опускался до минус тридцати. И всё же были обморожения. А весной врач батальона Резвый стал то и дело наведываться в роту — появились цинга, фурункулы, а позже — «куриная слепота». Этим больным давали дефицитную печень животных и птиц, добываемых охотниками. Для всех был непререкаем приказ комбата выпивать в день полтора литра хвойного настоя.

В зимние месяцы Молчанов усилил ночные наряды. Время от времени посылал он в чёрную, непроглядную ночь разведгруппы. Он понимал: людям нельзя поддаваться недугу, не должно быть и самоуспокоенности, рота должна быть всё время как взведённая пружина.

Нередко разведчики несли потери. Погиб весельчак Кучеров, один из тех, кто организовал ротную самодеятельность. Товарищи вывезли его по льду на волокушах, с почестями похоронили в Вытегре. Два раза в неделю Молчанов и Трофимов ночью на лыжах обходили посты. Черноту ночи изредка просверливали красные пунктиры трассирующих пуль. Скрипел снег, заглушая тихий разговор. Молчанов больше слушал, говорил ординарец:

— Народ-то наш оживился, товарищ командир, когда затеял Заборский самодеятельность. Мужик он заводной. Песни все любят. Да кто у нас в стране равнодушен к хорошей песне? Я ведь сам-то музыкант, на трубе играл до войны в клубе. И артиллерист Федоренко трубач. Замполит сказал мне, что его разведка донесла, будто в Вытегре на складе лежит духовой оркестр. Поговорите с комбатом, заберём мы на время этот инструмент, а я берусь людей научить. Подойдут весной наши корабли, а мы им марш «Утро красит нежным светом». Посодействуйте, Иван Сергеевич!

Инструмент привезли, правда, с ним было много хлопот. Пришлось Чаленко трижды обращаться в райком партии, дать расписку о возврате по первому требованию.

Сошёл снег, бойцы стали собирать клюкву, потом крапиву, щавель. За зиму связали снасти и, как только устье небольшой речушки очистилось ото льда, забросили сети. Рыбы поймали на удивление много — лещи, судаки, плотва. Часть улова отвезли в штаб, соседним ротам тоже перепало. С открытием навигации стали приходить баржи с продовольствием: консервы, рыба шли из Архангельска, мясо, мука, крупа — из Вологды. Поступили снаряды, патроны, гранаты, новые автоматы. Настроение у людей улучшилось. Солнышко всё выше поднималось над горизонтом, на чёрных кустах, в голых рощах брызнула зелень. Пришли корабли в Вытегру. Моряки приехали на командный пункт батальона. Свидание было радостным, но и отчуждение какое-то появилось — разная выпала судьба, и минувшая зимовка была разной. И всё же до сих пор в ротах соблюдали во всём морской порядок, под гимнастёркой гордо носили полосатую тельняшку, многие наотрез отказались сдать бескозырки.

— Пока, видимо, будете держать оборону, — говорили моряки. — Час ваш, браточки, ещё не пришёл. Но он не за горами. Пятится немец, бьют его повсюду. Скоро и у нас будут перемены.

…Заборский привыкал к Молчанову долго. Вначале его раздражал тихий голос ротного, его дотошность во всех мелочах, его, как казалось поначалу, показная опрятность. Заборский был говорун, душа нараспашку, а ротный мог просидеть весь вечер в землянке и не обронить ни слова. Замполит не понимал, как можно так часто писать письма жене, да и что в них напишешь, когда дни похожи друг на друга, как стреляные гильзы.

Письма Молчанову приходили тоже часто. Однажды ночью Заборский проснулся и услышал, будто Молчанов всхлипывает. В углу вспыхивал красный огонёк самокрутки.

— Ты что, ротный? Иван Сергеевич?

Молчанов не отвечал. Заборский поднялся, достал махорку, высек кресалом огонь — спичек давно не было, — закурил.

— Отца немцы замучили, Вася, — выдохнул Молчанов. — На той неделе письмо из села пришло.

Долго в тишине вспыхивали светлячки самокруток.

— Пишут, партизанам помогал. Теперь надо сестёр искать, брата младшего. Живы ли хоть?..

Назавтра Заборский поехал в Вытегру за книгами для библиотеки, привёз почту, журналы, тоненькие книжечки — приложение к журналу «Красноармеец», привёз бутылку самогона. Поздно вечером сошлись в своей командирской землянке.

— Вот ты косишься, что я не пью, — медленно говорил Молчанов. — А я и впрямь не люблю это, неинтересно мне, понимаешь? Но уж отца помянем по русскому обычаю.

Проговорили почти до утра. Сожгли в коптилке весь небольшой запас глицерина — керосина не было, а бензина каждую каплю берегли. Заборский рассказал о себе: о своём сиротском детстве, беспризорщине, морской романтике, флотской службе, ранении.

— Образование у меня малое, рабфак, правда, кончил, да вот дальше не захотел, — каялся он. — Почему не пошёл в мореходку, в морской институт? Я тебе, Ваня, завидую, ты своего всегда добьёшься, ты видишь перспективу, тебя люди уважают… Я-то знаю, что ты Харченко дважды спящего на посту застукал. Ты мог его под трибунал отдать. Не знаю, как ты с ним беседовал, но сегодня это лучший у нас боец. Я ведь у тебя тоже кое-чему научился, Иван Сергеевич. И всё же мне тут не по нутру — хочу на флот, в бой!

…Осенью за поимку диверсантов Молчанов был награждён медалью «За боевые заслуги». Первым его поздравил Заборский. Снова была бессонная ночь, задушевный разговор.

— Ты думаешь, я в бой не хочу? — говорил громче обычного Молчанов. — У меня ведь свой счёт к фашистам — двое детей померло, отца убили, дом в деревне сожгли, который я вот этими руками строил. Ты, Василий Ефимыч, заладил одно — тихо у нас… Погоди — и у нас начнётся…