Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

…Еще через годы мне все же удалось побывать у моря, там, где мы впервые встретились.

Я лежала, опьяненная медовым запахом цветущих акаций, завороженная шумом морского прибоя, и смотрела в синюю-пресинюю даль, туда, где море сливается с небом. Когда-то мы с ним, смеясь, гнались в лодке за этой далью, а она все ускользала от нас, как синяя птица… Все здесь, как и прежде, дышало жизнью, словно утверждая бессмертие человеческой любви. Нет, это не была встреча со смертью. Я приехала к нему, как к живому, зарядиться силами еще на годы вперед! Оживал его образ, и мне чудилось, что он разговаривает со мной языком моря и выплескивает к моим ногам вместе с волнами всю нерастраченную нежность…

Вот так я и живу. Без него. И больше не мучаю себя вопросами, как жить дальше. Жизнь сделала меня мудрой. Только иногда становится трудно видеть солнце — от его света болят не глаза, болит душа…

Более тридцати лет я лежу в постели. И теперь уже нет надежды на исцеление. Но я перестала считать, чего в моей жизни нет. Считаю только то, что в ней есть. И, оказывается, есть у меня не так уж мало.

Если бы люди отреклись от традиций, в нашей жизни стало бы меньше праздников.

Из года в год повторяется в моей жизни вот такой праздник: после выпускного бала приходят мои молодые друзья — вчерашние школьники. Красивые и нарядные, они приносят цветы. И всякий раз возвращают в юность, которую отняла у меня война. А на какое-то мгновение даже одаривают чувством материнства, которое отняла болезнь: ведь каждый из них мог бы уже быть моим сыном или дочерью. Понимают ли они цену своего бесценного дара?

Все добрые слова напутствия им уже сказали учителя и родители. Их прошлое кончилось вчера, будущее начнется завтра. А сегодня, сейчас, они просто утомлены и немного ошалели от этого состояния невесомости — между прошлым и будущим.

…Сколько раз рождается человек? Что родилось в каждом из них сегодня? Что нового в себе и в жизни открылось им за последние сутки? Какие минуты из этих суток будет бережнее всего хранить память? Те, что, прощаясь с детством, они провели в школьном зале? Или у стен Кремля? Или на Ленинских горах?

Ни о чем этом я не спрошу, конечно. Но верю, что и минуты, проведенные со мной, у моей постели, столь незначительные в сравнении с сегодняшним событием, открыли им не так уж мало: делить свое счастье с другими — это значит его множить!

Бывают дни, которых ждешь всю жизнь. А я двадцать лет ждала вот этих минут. Сначала верила, что одолею болезнь и вернусь в депо работать. Потом надеялась окрепнуть хотя бы ненадолго, ровно настолько, чтобы суметь потихонечку пройти по депо. Только пройти по цехам, в которых прошли два счастливых года моей жизни. Ну а потом, когда болезнь отняла и эту надежду, осталось лишь мечтать о том, чтобы когда-нибудь побывать в родном депо, подышать его воздухом хотя бы и не выходя из машины. Но я все откладывала и откладывала эту поездку. Боялась, что после такой встречи с собственной молодостью станет еще труднее.

И вот я в депо. Прекрасный и яростный мир высоких скоростей, тревожных гудков, непрестанного движения….

Сколько утрат может выпасть на долю одного человека? По себе знаю — много. А сколько раз в жизни может совершиться чудо? И это по себе знаю — тоже много! Наверное, поэтому вопреки всему считаю себя счастливым человеком.

Чего же все-таки отчаянно боялась я, откладывая свою мечту? Очутиться такой беспомощной среди людей, которые знают и помнят меня по совместной работе. Помнят молодой, здоровой. Но еще больше боялась любопытствующих взглядов чужих людей, особенно молодых: что они поймут в моей беде и в моей радости?

Как счастливо я ошиблась: чужих не было, все — свои!

Мы проезжали по всем цехам, где хоть как-то могла проехать машина. И оттого, наверное, что в каждом цехе знакомые и незнакомые здоровались со мной — кто кивком головы, кто взмахом руки, кто просто ободряющей улыбкой, — мне показалось: все депо остановило из-за меня работу!

Удивительно: я узнавала лица и не узнавала своего депо. До чего же разрослись цехи, сколько понастроено нового, и везде оборудование, которого не было прежде. Машина шелестела по гладким ровным мозаичным плитам, а я вспоминала, как «протаскивала» в стенгазете мастера строительного цеха, бывшего фронтовика, за щели в полу, за течь в потолке, за окна без форточек. Тогда шли первые послевоенные годы, и мы, молодые, были слишком нетерпеливы и поэтому не всегда справедливы к этому израненному, усталому человеку.

Въезжаю в ворота цеха текущего ремонта, а они с тепловой завесой. А мы-то работали на таких сквозняках… И какие же они теперь «не те», смотровые канавы! Когда-то работать приходилось в непромокаемой обуви, подчас вслепую. Сейчас их и канавами-то не назовешь: сухо, светло, уютно.

Все время возле меня был Павел Иванович Богданов, секретарь партийной организации, машинист-инструктор, с которым я когда-то наезжала километры для получения прав управления. Остановились у доски с именами погибших в войну. Потом у Доски почета. И, конечно, у стенгазеты и возле списка лучших рационализаторов. Наверное, Богданов хотел показать, что дело, за которое я когда-то отвечала, в хороших руках.

Приехал в тот же день в депо бывший главный инженер Александр Петрович Городецков. Тот самый, которого все мы, молодые специалисты, побаивались: он был большой любитель задавать каверзные вопросы. Позже я поняла: он учил нас думать. И очень заботился о нас. Это был первый человек, к которому я пришла со своей бедой.

Повидаться со мной приехал и Иван Степанович Щекин, бывший рабочий моторного цеха. В памяти моей он остался одним из самых светлых людей не только в депо — в жизни. Он такой же красивый, как и прежде, только совсем седой.

Друзья-инженеры, с кем я вместе работала, встретили по дороге в депо. Чтобы не заблудилась? Нет, чтобы легче мне было въехать в деповские ворота и преодолеть этот «психологический барьер».

Товарищи угадали мое заветное желание. Машину подогнали к электропоезду. На руках подняли меня в кабину управления, и я… встала за пульт. Встала! Рядом Богданов. Он проверил тормозную магистраль и скомандовал:

— Поднять пантограф!

Пробегаю взглядом по приборной доске. Левая рука автоматически ложится на рукоятку контроллера, правая — на тормозной кран, нога — на педаль звукового сигнала. Автоматически! Вот как, значит, за те два далеких года работы в депо вжилось все это в сознание — навсегда. Даю сигнал отправления, нажимаю на рукоятку контроллера, перевожу ее на ходовую позицию… Поехали!

А что каждое, даже самое ничтожное для здорового человека усилие отзывается острой болью в позвоночнике, что с самого начала уже нет сил стоять — какое все это имеет значение в сравнении с тем всепоглощающим счастьем: едем! Кто знает предел человеческой выносливости? Человек устанавливает его себе сам. И если при всех самых трудных обстоятельствах выпадает возможность полнее «глотнуть» жизнь, стоит ли думать о расплате?