Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Если бы мне все-таки удалось когда-нибудь подняться, куда бы отправилась я в свой самый первый «рейс»? Ну конечно же на Патриаршие пруды! Ведь там прошло мое детство, когда вся жизнь еще только задумывалась. Наверное, теперь пруд показался бы мне морем, ветер — бурей, и все было бы удивительным…

Я открываю глаза. В окне палаты яркий мартовский день. Свет весны за окном кажется мне год от года ярче оттого, наверное, что все больше позади несостоявшихся весен. Не увиденных. Не прожитых. Чужих.

А мама сказала бы: чужих весен не бывает!

Говорят, в поэте непременно должно сохраниться самое удивительное из всего, что присуще детству, — способность изумляться. Может быть, и так, не знаю. Но только что-то от детства остается на всю жизнь в каждом человеке…

Однажды, когда я стала уже взрослой, в одну из горестных минут моей жизни знакомая девчушка, не умея утешить иначе, подарила мне свою любимую игрушку. Мишка был заводной, умел танцевать и даже дразнился — высовывал язык. Девочка подарила мне этого мишку на счастье. И когда он в очередной раз открывал пасть и показывал язык, мне казалось: он учит меня смеяться над судьбой, которая не слишком мягко обошлась со мной.

Кто знает, может быть, счастье, принесенное мне тем заводным мишкой, заключалось в том, что я — наперекор всему! — выжила?.. А потом, спустя годы, в одну из трудных минут жизни другого человека, отдала я ему этого мишку — тоже на счастье. Так устроена жизнь. Изначальная и вечная истина: чувство благодарности лишь в редких случаях оборачивается ответным добром именно для того, кому ты благодарен. Обычно же оно передается совсем другим людям — по связям, чаще случайным. Цепная реакция добра…

Мне так и не удалось узнать, принес ли мой мишка счастье тому, другому человеку. Помню лишь, что сама долго тосковала по глазкам-бусинкам, которые светились как две маленькие звездочки надежды в темноте бессонных ночей.

И вот я снова получила в подарок мишку. Только этот не имеет заводного механизма, не танцует и не показывает язык. Может быть, потому, что он еще совсем маленький медвежонок и не умеет научить человека сопротивляться судьбе смехом? Но я узнала глазки-бусинки… Нежно поглаживаю мягкую, пушистую шерстку и, веря, что он тоже принесет мне счастье, говорю ему, как старому другу: «Ну здравствуй, мишка!»

Был конец апреля, в Евпатории все цвело. Мою койку выносили прямо в сад — воздух и солнце были единственным моим лечением. Как-то я попросила у врача разрешения остаться в саду и на ночь — ночи были такие ясные. И море было совсем рядом. Моя койка стояла в кустах сирени, а чуть подальше и повыше гроздья акации. Вся земля была усыпана белыми лепестками.

Вечерами бывало особенно трудно, время тянулось так долго. Томило одиночество. Ночью над головой горели звезды, и все они казались мне счастливыми и… чужими. Когда-то, вот в такую же звездную ночь, мы с ребятами поднимались в горы, чтобы встретить рассвет. Тогда над моей головой светила моя звезда. Тогда все было моим…

Неожиданно мое одиночество кончилось. Однажды ко мне подошел высокий рыжий парень из нашего санатория и спросил:

— Вы что же, и ночью тут лежите?

От него слегка попахивало водкой. Мне стало не по себе, и я ответила, что ночью перебираюсь в палату. Назавтра он пришел снова.

— А вы обманули меня! Я ночью специально приходил проверять и увидел, что вы здесь.

Мы оба поняли друг друга, засмеялись и — познакомились. Его звали Сашей, он работал техником на заводе. С того дня Саша часто стал приходить ко мне и проводил у моей постели много часов. Как-то привел нескольких парней из своего корпуса, они подхватили мою кровать и понесли к спортивной площадке — начинались соревнования по волейболу. Потом они решили переносить меня вечерами к летней площадке — в кино или на концерты. Первое время я очень стеснялась, особенно отдыхающих из других санаториев, и ребятам приходилось долго меня уговаривать. А потом привыкла. И к моей койке тоже все привыкли. Теперь я уже не страшилась вечеров — была не одинока. Саша то собирал мне цветы, то приносил «для аппетита» керченскую селедку. Брал для меня из библиотеки книги и доставлял письма.

Он уже знал обо мне все. Знал, что рушится сейчас моя жизнь, рушится любовь. Как-то, увидев меня особенно грустной, сказал:

— Он будет ждать вас, Ира. Когда любишь, можно ждать всю жизнь.

Потом пришло время Сашиного отъезда. Я успела привязаться к нему всей душой и знала, как мне будет его недоставать. Накануне отъезда Саша предложил:

— Давайте, Ира, попробуем добраться разок до моря. Кто знает, когда еще вам придется увидеть его.

Это была моя мечта, только неловко было просить, чтобы помогли дойти.

Я поднялась с постели. Море было близко, но шли мы долго и трудно. Саша нес меня к морю на руках. Нет, он ничуть не стеснялся любопытных взглядов встречных. Он и меня научил не замечать жестокого любопытства посторонних.

Возле воды Саша нагнулся и потрогал рукой песок:

— Попробуйте, Ира, какой горячий!

Вспомнил, что мне не нагнуться, набрал горсть, пересыпал в мою ладонь. Песок действительно был горячий. А море? Море было безмятежно спокойное, и ему не было дела ни до меня, ни до моей беды…

На следующий день мы прощались. Столько хорошего хотелось сказать Саше, но он опередил:

— Спасибо, Ира, мне было очень хорошо с вами. И домой возвращаюсь с чистой совестью — водку не пил и жене не изменял!

Пошутил! Я не ответила. Только навсегда запомнила добрые, улыбчивые глаза.

Март. На Москве-реке еще не тронулся лед, а по берегу уже побежали первые ручейки.

Март. Роковой месяц для нашей семьи. Именно в марте умерли муж, отец, брат. Ушли из семьи все мужчины…

Март. Ослепительно сияет солнце, не радуя глаз.

Март. С крыш домов падает капель — вечный вестник наступающей весны. И в воздухе первые весенние запахи.

Март. Замирает сердце, когда смотришь на это возрождение жизни в природе и понимаешь, что не могут воскреснуть любимые.

Март. Первый месяц весны. Как пережить его? Каждый год повторяется эта бесконечная мука. И все-таки весна идет. Потому что жизнь не останавливается и никого не хочет щадить. Трудно, больно и горько. Но весна идет как победное шествие природы — силы, с которой никто не может совладать.

Март…

Я любила его пылкой, хотя еще и не взрослой любовью — нам было по шестнадцать. Страдала, потому что любила безответно. Детство оборвалось в один день: грянула война. И вот уже наши мальчики надели солдатские шинели…

День Победы все школьные друзья — те, кто остался жив, разумеется, — праздновали вместе. Додик, только что вернувшийся из госпиталя, был в гимнастерке с погонами. Он до удивления нисколечко не возмужал — все такой же весельчак, балагур, с шутками, острым словом и картавым, раскатистым «р», по которому его так легко было всегда узнать по телефону. Теперь в нем, кажется, били через край несколько жизней — та, которой он жил сам, и те, что не дожили друзья.