Виктор Сытин - Человек из ночи

Я повел биноклем вдоль стены кремля, направо. В круглом поле зрения появился характерный силуэт звонницы Софийского собора, совсем не похожий на обычные колокольни. Она была плоской, вроде высоких ворот с пятью прорезями, как бы пятипалой. За этой колокольней над Детинцем поднимались купола самого собора. В одном из них, над южным фасадом, зияла темная рваная рана — след, оставленный прямым попаданием фашистского снаряда. Наступая осенью сорок первого, враг подверг Новгород и его кремль жестокому обстрелу и бомбежкам.

В блиндаже настойчиво заверещал зуммер полевого телефона. Лейтенант-артиллерист поднял трубку, ответил и потянул меня за рукав:

— Вас, товарищ капитан. Сорок второй.

«Сорок второй» — это был шифр подполковника Джараяна, заместителя начальника политотдела нашей 59-й армии. Без предисловий Джараян спросил:

— Видел? Что-нибудь осталось? Что-нибудь можно спасти? — А когда мне пришлось ответить, что до места я еще не добрался, недовольно пробурчал: — Давай, давай действуй. И чтобы к вечеру вернуться. Есть еще поручение…

До руин Спас-Нередицы, — а именно их мне приказано было осмотреть, — от КП артиллеристов сначала вела хорошая траншея. Ее отрыли бойцы стрелкового подразделения, державшего оборону на холмах по побережью Волховца и маленькой речки Нередицы. Но, приблизившись к развалинам, мне снова пришлось, стараясь не поднимать головы, ползти по мелкому ходу сообщения.

Церковь Спаса-на-Нередице — одна из древнейших на Руси. Она была построена на холме над речкой новгородскими зодчими в двенадцатом веке. Я видел раньше ее фотографии: кубической формы, одноглавая, белая, с узкими окнами на разной высоте. Церковь была суровой, как памятник, и в то же время прекрасной. Теперь передо мной на заснеженном холме возвышались уродливые, как подагрические пальцы, исковерканные остатки опорных кирпичных колонн. Вся верхняя часть здания обвалилась. В бесформенные груды превратились и три стены храма. Красноватая кирпичная пыль лежала вокруг на снегу. Сегодня утром, очевидно, тоже один из снарядов угодил в руины…

С восточной стороны около развалин мощно было идти уже в рост. Глаз вражеских наблюдателей сюда не достигал. Я перебрался через груды битого кирпича и оказался внутри главного нефа храма. Там тоже везде громоздились кучи кирпича, обломки облицовки и штукатурки, ржавые, искорененные листы железа, покрытые красноватой пылью и снегом. Кругом был жуткий хаос разрушения, и как-то особенно звонко хрустела под ногами каменная крошка. В этот момент меня окликнул знакомый голос Федора Харченко:

— Товарищ капитан, идите сюда, к нам!

За полуобрушившимся пилоном в могучей, устоявшей стене погибшей Спас-Нередицы была довольно глубокая ниша. В ней копошились, делая что-то непонятное, двое — Харченко и высокий худой солдат с темными лихими усами на смуглом обветренном лице.

— Вот посмотрите, товарищ капитан, — продолжал Харченко, — это же ценности… Покалечены они. Однако кое-что, по-моему, осталось. Мы с Матвеичем решили их сюда сложить. В стенке здесь яма, склад там устроили. Может, сохранятся?

Харченко протянул мне кусок внутренней облицовки величиной с ладонь. На нем была деталь древней фрески. Припорошенный кирпичной пылью, на меня смотрел глаз под густой бровью. Нет, суровое око. Смотрел грустно, пожалуй, укоризненно…

— Глядит! Внимательно-то как! — хриплым баском проронил боец, которого Харченко назвал Матвеичем.

А сам Федя метнулся куда-то в сторону и сразу же вернулся еще с одним осколком облицовки, на котором явственно проступал золотой полукруг венца.

— Там, за столбом, еще есть несколько таких, — сказал он. — Правда, рисунка на них нет. Однако и такие, наверно, пригодятся, когда все слеплять будут обратно?

— Пригодятся, — ответил я. — Давайте помогу.

И мы стали собирать кусочки фресок и складывать в нишу. Среди них были фрагменты самых различных рисунков: пальцы и рты, детали одеяний и орнаменты, просто цветные, фоновые кусочки, древнеславянские буквы. Наверное, не менее часа мы разыскивали фрагменты фресок, обдували с них пыль и сносили в «склад».

Потом тяжелый удар неожиданно потряс руины. Защелкали осколки. Красная пыль заволокла просветы между остатками колонн и стен. Откуда-то отвалилась и грохнула недалеко от нас бесформенная глыба.

— Надо уходить. Теперь начнет бросать дотемна… — с сожалением сказал Федор Харченко. — Назавтра комбат, может, опять разрешит мне здесь порыбачить?

Он засмеялся. Мы с Матвеичем тоже улыбнулись и, отряхиваясь, полезли из развалин.

Не знаю, удалось ли Федору Харченко собрать потом еще какие-нибудь остатки фресок Спас-Нередицы, да и вообще — сохранились ли они в нише до того, как пришли искусствоведы и реставраторы? В то время близился день нашего наступления. И, зная об этом, командующий 59-й армией Иван Терентьевич Коровников и член Военного совета Петр Семенович Лебедев организовали разведку древних памятников, с тем чтобы сразу после освобождения Новгорода направить специалистов по сохранению культурных ценностей. В Спас-Нередице такую разведку поручили мне.

Через несколько дней, в ночь на 14 января 1944 года, наша армия пошла в бой за освобождение Новгорода. Мне довелось быть в частях, совершавших фланговый, охватывающий удар по обороне врага через Ильмень-озеро. По его льду сначала прошли лыжники и аэросани с десантом. Они захватили плацдармы на западном берегу. Затем двинулись основные силы стрелковых частей, и сопротивление врага было сломлено. Одновременно несколько дивизий форсировали Волхов напрямик с торговой стороны города и с правого фланга. Отступая, фашисты жгли деревни. Несколько дней пожары полыхали по всему горизонту, и глухой ночью было светло действительно как днем.

Шесть суток шел бой за Новгород. Под угрозой окружения враг наконец оставил древний русский город.

..После полудня, в памятный день освобождения Новгорода, 20 января, я оказался в его Детинце, на главной площади. Горький запах гари стоял в морозном воздухе. Еще дымились вокруг пожарища. Языки пламени лениво лизали оконные переплеты длинного и потому казавшегося приземистым здания митрополичьего покоя. Как летучие мыши, над ним взлетали черные клочья обгоревшей бумаги и, медленно кружась, опускались на истоптанный, грязный, засоренный соломой снег. У входа в митрополичьи покои груды железных ящиков из-под снарядов. Некоторые раскрыты. Они полны канцелярских папок. Наискось, справа от здания покоев, на площадь выходит боковой фасад большого трехэтажного здания Приказов. Оно почти не повреждено. Перед ним округлый постамент памятника Тысячелетия России. Сам памятник — центральная его фигура и окружавшие ее — валяются вокруг, припорошенные снегом. Многие части обвернуты соломой и обвязаны толстыми веревками. Ясно, что захватчики собирались со дня на день увезти памятник. А теперь они уже далеко по тогдашнему нашему пониманию: еле слышны пулеметные очереди и глухо доносятся разрывы снарядов.