Ричард Холл - MOBY. Саундтрек моей жизни [litres]

Десять лет назад я надеялся, что смогу обосноваться в Нью-Йорке, найти работу диджеем в нескольких клубах и, может быть, выпустить пару танцевальных синглов. Все это сбылось с лихвой, и я был за это благодарен. Я объехал мир, выпускал альбомы, стоял на сцене перед тысячами людей. «Карьеры заканчиваются», – сказал я себе. Такова уж природа вещей. Если моя карьера окончена – с этим ничего не поделаешь. Она была выдающейся и неожиданной. Я убрал плеер в карман, встал с холодной сломанной скамейки и пошел домой по тающим снежным лужам.

Мой друг Григорий и я должны были ехать в Бостон, чтобы помочь Полу со студенческим фильмом о секс-шопе, захваченном инопланетянами. Григорий был добрым русским с Брайтон-Бич; мы с ним подружились еще в начале девяностых, когда он учился на кинематографиста в Нью-Йоркском университете неподалеку от меня. После учебы он переехал в Лос-Анджелес и занялся продюсированием малоизвестных инди-фильмов, но в конце концов стал зарабатывать на жизнь съемками хардкорного порно в долине Сан-Фернандо.

Ирония состояла в том, что он одновременно был продюсером порнофильмов и христианином-трезвенником, который встречался только с христианками. Однажды после съемки сцены в одном из его фильмов актриса предложила ему сходить на свидание. Она встала перед ним, голая и измазанная спермой, и спросила, не хочет ли он выпить чашечку кофе.

– Нет, спасибо, – ответил он. – Предпочитаю разделять работу и удовольствие.

– Какая ирония, – ответила она и пошла отмываться.

Григорий не мог вести машину: в Лос-Анджелесе он работал без остановки и не спал уже два дня, его глаза закрывались на ходу. Он попросил меня сесть за руль. Я согласился, но с двумя оговорками. Во-первых, у меня не было прав. Во-вторых, во время поездки я хотел послушать кассету с музыкой, которую планировал издать на следующем альбоме. Он согласился с обоими условиями; больше всего ему хотелось свернуться калачиком на заднем сиденье своей бежевой «Тойоты-Камри» 1990 года и поспать несколько часов.

Я все еще считал, что моя карьера музыканта окончена, но, может быть, Play станет моей никому не нужной лебединой песней, прежде чем я исчезну в чреве Новой Англии, чтобы стать учителем в государственной школе и умереть дома на матрасе.

Я завел машину и попытался вспомнить, как ее водить. Мои права истекли еще в 1993 году, и я не ездил на машине почти пять лет. В старших классах школы я бездумно водил мамину красную «Шеви-Шеветт» по шоссе I-95, ел «Читос» и слушал кассеты Bad Brains. «I’m a member of the right brigade!» – кричал я, набив рот «Читос», игнорируя машины вокруг и втайне надеясь, что врежусь в грузовик и погибну в романтичном пригородном огненном шаре вместе с «Шеветт». Теперь же, направляясь на восток по Хьюстон-стрит в одиннадцать часов холодным воскресным вечером, я пытался быть самым лучшим и незаметным водителем в мире, чтобы меня не остановили и не арестовали.

– Если музыка будет слишком громкой, скажи мне, – попросил я. Ответа не последовало.

– Григорий?

Я посмотрел на заднее сиденье. Григорий набросил на лицо серую футболку и спал мертвым сном.

Я, конечно, рад был провести два дня в секс-шопе, чтобы помочь Полу снять фильм о вторжении инопланетян, но еще я был доволен, что появилась возможность узнать, как музыка с моего нового альбома звучит в машине.

Дэниэл Миллер из Mute Records послушал несколько треков, над которыми я работал, и вежливо согласился выпустить альбом на своем лейбле. Я все еще считал, что моя карьера музыканта окончена, но, может быть, Play станет моей никому не нужной лебединой песней, прежде чем я исчезну в чреве Новой Англии, чтобы стать учителем в государственной школе и умереть дома на матрасе.

Я выехал на магистраль ФДР, двинулся на север и нажал «Пуск» на кассетнике. А потом я улыбнулся, поняв, что всякий раз, когда кто-нибудь нажмет «play» на кассетнике или CD-плеере, я получу одну десятую секунды бесплатной рекламы. Первая песня с кассеты, Honey, звучала нормально, в основном потому, что ее сводил не я. Это делал Марио Кальдато-младший, отличный звукорежиссер, работавший над большинством альбомов Beastie Boys.

Я съехал с магистрали и выбрался на секретный бесплатный выезд с Манхэттена, который мне показал дедушка: по мосту на Третьей авеню, через Южный Бронкс и Хантс-Пойнт, мимо стриптиз-клуба «Голден Леди» и рыбного рынка, а потом на 687-е шоссе в сторону I-95. Именно так дедушка всегда вез нас из города, и, проезжая по этой дороге, я почувствовал связь с ним. Когда я был маленьким, он разрешал мне садиться на переднее сиденье своего «Олдсмобиля-Торонадо», самой крутой машины, в которой мне когда-либо доводилось находиться, когда мы выезжали из города после визита в его контору в Вулворт-билдинг, чтобы вернуться в Коннектикут. В его машине пахло сигаретами и кремом после бритья, а по радио всегда шли новости станции 1010 WINS.

В 1972 году, семилетним мальчиком, проезжая через Гарлем и Южный Бронкс, я выглядывал из окна машины, видя пустые стоянки и сгоревшие здания, а потом смотрел на дедушку в безупречном костюме и с тщательно подстриженными, отливавшими сталью седыми волосами. Он излучал стабильность, словно супергерой – ветеран вой ны. Мир снаружи машины был ужасным. Мир дома, в котором обитали мама и ее бойфренд из «Ангелов ада», был хаотичным. Но здесь, в машине, я прятался в надежном коконе из дедушкиного крема после бритья и его морпеховской выправки. Если бы он спросил своим низким голосом: «Эй, Моби, давай ездить в машине следующие десять лет, а остановимся, только когда тебе будет пора в колледж», я бы отчаянно-счастливым тоном ответил: «Да, конечно».

Natural Blues закончился, и, когда мы въехали в Гринвич, заиграла South Side. Я свел почти все песни с Play у себя в спальне, но для микширования South Side снял настоящую студию звукозаписи, и песня звучала почти профессионально.

Сейчас же шел девяносто восьмой, и я, не имея прав, сидел за рулем старой «Камри», ехал по Бронксу и вез на заднем сиденье спящего порнографа. Я остановился на красный свет у рынка Хантс-Пойнт в Бронксе. Даже по критериям измученного Нью-Йорка фермерский рынок Хантс-Пойнт был невыразимо ужасным местом. Именно туда сидевшие на крэке, больные проститутки ходили, чтобы за десять долларов отсосать у дальнобойщика или психопата. Пока мы стояли на светофоре, я видел истощенных проституток, стоявших на пятидюймовых каблуках у входа в туннель. То было безжизненное место, и даже бетон уже почернел, десятилетиями впитывая выхлопы легковых машин и грузовиков.

Я добрался до выезда на 687-е шоссе, и заиграла следующая песня, безымянный инструментал. В зеркале заднего вида я видел неровные высотки Манхэттена. Вступили фортепиано и струнные. Справа были заброшенные склады и высокие языки пламени из хранилищ природного газа. На фоне разгромленного района, населенного в основном умирающими проститутками, песня звучала печально, но с надеждой.