Ричард Холл - MOBY. Саундтрек моей жизни [litres]

– Удачи, малыш.

Все те два года, что мы прожили в Стратфорде, я боялся. Боялся бедности, боялся бандитов, которые собирались возле моей школы, боялся ребят с более крупным телосложением. Всего боялся.

Я проехал мимо заправки в Стратфорде, где потерялся, когда мне было девять. Я шел домой от друга и оказался на заправке после того, как два часа блуждал по пустым улицам и жилым комплексам. Я заплакал:

– Я потерялся, вы можете позвонить моей маме?

Работники заправки нашли ее имя в телефонной книге, набрали ей и сказали:

– Ваш маленький мальчик потерялся и пришел сюда, мэм.

Она приехала за мной и увезла домой. Я сидел на переднем сиденье ее «Шеви-Веги» и рыдал, не в силах остановиться.

Григорий все так же храпел на заднем сиденье, а я проезжал поворот на спортивный магазин Стратфорда. Когда мне было десять, я накопил пять долларов, работая у соседей, и пошел туда, чтобы купить кубок со своим именем. Со спортом у меня не складывалось, но я очень хотел иметь трофей, на котором будет написано мое имя. Продавец узнал меня: я раз в неделю приходил в магазин и смотрел на витрину с кубками и медалями. Я достал свои пять мятых долларов из кармана синей ветровки и спросил, можно ли купить маленький золотой кубок.

– Извини, – сказал он, – мы продаем трофеи только школам и спортивным командам.

А потом он попытался меня подбодрить:

– Однажды ты станешь отличным спортсменом и завоюешь много кубков!

Я вернулся домой с пятью долларами и стал смотреть «Звездный путь» по нашему черно-белому телевизору с вешалкой вместо антенны.

Когда мы выехали из Стратфорда и пересекли реку Хусатоник, заиграла Down Slow. Я глянул на заднее сиденье. Григорий все еще спал. Или был без сознания. Или умер. Я перемотал несколько песен и добрался до My Weakness. Григорий проснулся и принял сидячее положение.

– Где мы? – спросил он.

– Нью-Хейвен, – сказал я. – Ты уже довольно долго спишь.

– Ох. Что это за музыка?

– Моя, для нового альбома.

– Хм. Мне нравится.

Он лег и снова заснул. По крайней мере, теперь я точно знал, что он не мертв.

Под крещендо струнных из My Weakness я выехал из Нью-Хейвена. В начале семидесятых мы с мамой на выходные ездили в коммуны, окружавшие город; иногда она наведывалась в гости к знакомым хиппи в Олд-Сейбрук или Олд-Лайм.

Когда мы ездили в коммуны, мне всегда было интересно: придется лежать в одной кровати с хиппи или же мне дадут собственный спальный мешок. А еще мне было интересно, найду ли я с утра хоть кого-нибудь, кто не спит, чтобы помочь приготовить завтрак. Я никогда не спрашивал маму, куда мы едем, – это было не мое дело. Но я мог задавать вопросы насчет песен, игравших по радио.

– Это песня о лысой женщине? – спросил маму восьмилетний я.

– Эта песня? – переспросила она, выдыхая сигаретный дым.

– Ну да, там еще припев: «bald-headed woman», – сказал я.

Она расхохоталась и никак не могла остановиться, и я тоже засмеялся. А потом она стала подпевать Bee Gees: «Bald-headed woman to me!» Я тоже стал подпевать.

– А что они на самом деле поют? – спросил я во время бриджа. Мама опять засмеялась.

– «More than a woman», «больше, чем женщина», – объяснила она. – Но «лысая женщина» – это куда круче.

Закончилась My Weakness, и заиграла Guitar Flute and String. Мы неслись на восток по Коннектикуту в сторону Бостона. Дорога стала еще более пустой и мрачной.

Я готов отдать все вечеринки, всю водку и все групповухи втроем, вчетвером и всемером ради одного момента безопасности и комфорта, ради того, чтобы поговорить с любимой посреди ночи.

Началась The Sky Is Broken. Мне нравилась эта песня. Я мог писать романтичные композиции, но не мог справляться с приступами паники достаточно долго, чтобы поддерживать настоящие отношения. The Sky Is Broken была об отношениях, которых у меня никогда не было, – уязвимых, близких, доверительных. Мои же были отчаянными и подогревались паникой. Незадолго до расставания Сара сказала мне, что я похож на испуганного, побитого пса, который живет под крыльцом. И я согласился. Я хотел наконец выбраться из-под крыльца и жить при свете дня, но не мог.

Под крыльцом было темно и одиноко. Но в этом знакомом для меня месте никто не мог мне навредить. Если бы я вылез из-под крыльца и стал бегать при свете дня, то все бы увидели, кто я на самом деле: испуганный восьмилетний мальчик с продуктовыми талонами в кармане. Но всегда, когда я наслаждался жизнью или открывался кому-то, меня поднимали на смех или причиняли боль. После этого я прятался обратно под крыльцо и ругал себя за то, что вообще решил вылезти. Лучше сидеть под крыльцом в безопасности, чем вылезти и получить новую порцию боли.

Я был одиноким холостяком, и мне очень хотелось завершить этот цикл, в котором я сначала поддавался панике, а потом бежал от любви. Когда-нибудь, и желательно поскорее, мне нужно найти женщину, которая будет любить меня таким, какой я есть, и скажет, что я хороший. Я на самом деле не хотел всю жизнь перепихиваться по пьяни. Я хотел спать рядом с кем-нибудь и чувствовать себя в безопасности. «Поговори со мной среди ночи», – сказал мой голос на кассете, пока я ехал среди темноты. Я готов отдать все вечеринки, всю водку и все групповухи втроем, вчетвером и всемером ради одного момента безопасности и комфорта, ради того, чтобы поговорить с любимой посреди ночи.

The Sky Is Broken закончилась. Я выключил кассетник и поехал по шоссе в тишине.

Когда я впервые заговорил со своим литагентом по поводу мемуаров, я сказал, что был бы очень рад нанять писателя, который все сделает за меня. Очень многие просят других людей писать книги за них, иногда результаты получаются великолепными. Например, The Dirt Mötley Crüe. Ребята из Mötley Crüe рассказали Нилу Строссу свои великолепные истории, и он сделал из них потрясающую книгу. Может быть, и мне поступить так же?

Это казалось таким соблазнительным и привлекательным: проводить по несколько часов в неделю за беседами с профессиональным писателем, который потом сделает из этого что-нибудь классное, а хвалить за это будут в основном меня. А потом мой литагент сказал:

– Ты потомок Германа Мелвилла. Ты должен хотя бы попытаться написать книгу сам.

Я неохотно согласился. Быть потомком Германа Мелвилла и даже не попытаться написать собственные мемуары – как-то немного стыдно перед предком. Смирившись с тем, что мемуары никто за меня не сделает, я открыл ноутбук и начал писать.

И, к счастью, оказалось, что мне это нравится. Сидеть и тратить часы, складывающиеся в месяцы, на путешествия в прошлое и их описания оказалось для меня настоящим раем. Это нарциссическое путешествие во времени.

А потом мой литагент сказал:

– Ты потомок Германа Мелвилла. Ты должен хотя бы попытаться написать книгу сам.