Ричард Холл - MOBY. Саундтрек моей жизни [litres]

– Правда? – засмеялась она. – Ты всегда такой милый, когда напьешься?

Я обнял ее.

– Давай потанцуем здесь, – сказал я. Я запел Wild Is The Wind Дэвида Боуи, и мы пустились в медленный танец перед входом в гостиницу.

– Я и не представляла, что ты такой романтик, – сказала она.

– «Наша любовь подобна ветру, – пел я, – а ветер дикий».

Я допел. Мы остались стоять, и неподвижный, пустой город постепенно начал давить на нас.

– Пойдем еще выпьем, – сказала она. – Мне холодно.

Мы вернулись к бару. Водители и тур-менеджер уже ушли, да и бармен уже сворачивался.

– Ein Vodka Tonic und ein Bier, bitte , – сказала она. Бармен покачал головой.

– Нет. Закрыто.

– Пожалуйста, я живу в этой гостинице, – сказал я. – Можно нам выпить?

Бармен был явно раздражен.

– Нет. Закрыто.

Я порылся в карманах.

– У меня есть пятьдесят дойчмарок. Можно нам выпить, пожалуйста?

Бармен скрестил руки на груди.

– Закрыто. Она взяла меня за руку и повела к лифту.

– Пойдем, – сказала она. – Давай выпьем у меня в комнате. В лифте мы держались за руки.

– Ты разве живешь не с Китом? – спросил я, когда она открыла дверь.

– Нет. Я всегда живу отдельно. Что хочешь выпить? Я сел на ее постель и сосредоточился, стараясь четко произносить слова.

– Пиво, пожалуйста.

– Хочешь влюбиться? – спросил я.

– Конечно, – сказала она. – А разве не все этого хотят?

– Я хочу влюбиться, – сказал я, – прямо сейчас, здесь и навсегда.

Ее номер был таким же, как мой: полиэстеровая коричневая простынь, ярко-красное немецкое кресло в углу.

– Хочешь влюбиться? – спросил я.

– Конечно, – сказала она. – А разве не все этого хотят?

– Я хочу влюбиться, – сказал я, – прямо сейчас, здесь и навсегда.

А потом я спросил:

– У тебя музыка какая-нибудь есть?

– Когда ты завтра уезжаешь? – спросила она.

– То есть сегодня? – ответил я и задумался. – Мы садимся на автобус в семь утра и едем в аэропорт.

Она закурила.

– Я хотела бы побольше поговорить с тобой, Моби, но не в такой обстановке, – сказала она. – Пойду поищу Кита.

Я посмотрел ей в глаза.

– Хорошо. Надеюсь, мы еще сможем потанцевать. Мне нравятся медленные танцы с тобой перед входом в гостиницу.

Она улыбнулась – одними губами, но не глазами, – и затушила сигарету.

– Я тоже надеюсь.

Наклонившись над постелью, она поцеловала меня.

– У тебя добрая душа, Моби.

Я, шатаясь, прошел к двери, не выпуская пиво.

– Ты иди ищи Кита, а я вернусь в свою комнату. Если Кит плохо с тобой обойдется, найди меня. Я в четыреста девятнадцатом.

Я прошел по коридору, сел на лестнице и стал пить пиво.

– Ох! – громко сказал я, мой голос эхом разнесся по лестничной клетке. «Мне надо тут записаться , – подумал я. – Запишу отличную пластинку на этой лестнице» . Я пошел вверх, восклицая: «Ох!» и «Ах!» и хлопая в ладоши, и прислушивался к эху. Когда я добрался до своего номера, меня затошнило, и я поспешно допил пиво. А потом я дотащился до ванной, и меня вырвало прямо в ванну. Пол там был настолько чистым, что я подумал, что даже, наверное, в цементном растворе нет микробов, и засмеялся. «Какое забавное название для страны без микробов. Германия. Много микробов [11] Непереводимая игра слов. Германия – Germany, «много микробов» – many germs. ». А потом меня опять вырвало в ванну.

Я посмотрел на себя в зеркало. Мои глаза были совершенно пустыми и красными. Я снова сказал: «Ох!»; акустика на лестничной клетке была куда лучше. Пора спать. Я лег на кровать, и меня снова затошнило. Я даже не успел подняться, только наклонился, заблевав себя, кровать и пол. Мой милый свитер был мокрым от рвоты. Сюзанна из Берлина подарила мне этот свитер. Я познакомился с ней две недели назад и скучал по ней. Зачем я целовался с другими девушками в кабинках туалетов? Я хотел, чтобы Сюзанна стала любовью моей жизни. Хотел медленно танцевать с ней, а не с девушкой Кита. Я сел, и меня снова вырвало.

Гастрольный автобус должен был уезжать через час, и я решил пойти спать туда. Он стоял у гостиницы, так что если я лягу спать там, мне не придется вставать через час и спешить на автобус. Я обошел комнату, меня еще раз вырвало на кровать, а потом я собрал вещи. Надеясь, что ничего не забыл, я вынес чемодан в коридор.

В фойе было темно и пусто. Я вышел к автобусу, но почему-то ни в одном кармане не нашел ключей от него. Я положил чемодан на тротуар и сел на землю. На улице было холодно, но на мне были свитер и куртка, и я мог просто лечь поспать прямо там. Мои штаны и свитер мокрые от рвоты, но со мной все будет нормально.

Во рту было горько, горло горело огнем, а глаза слезились. Я вырубился прямо на тротуаре.

Когда я прилег, меня снова вырвало. На тротуар, на багаж, а потом на куртку. В конце концов, похоже, у меня в желудке ничего не осталось. Во рту было горько, горло горело огнем, а глаза слезились. Я вырубился прямо на тротуаре.

– Мо! – услышал я голос Эли. – Мо! Вставай!

Я открыл глаза. Надо мной стоял Эли.

– Ты в порядке? – спросил он.

Я огляделся. Стояло мрачное немецкое утро, я промок и замерз.

Почему я промок? А, рвота. Моя рвота.

– Ты в порядке? – снова спросил Эли.

Я присел, и меня затошнило.

– Нормально, – сумел сказать я. – Можно мне сесть в автобус?

– Ладно, – недовольно ответил он. – Я поставлю твой чемодан в багажное отделение.

Мне нужна была вода. Или грейпфрутовый сок. Или любая другая жидкость. Мой мозг напоминал сдувшийся и страдавший от невыносимой боли мячик, а вкус во рту – мусорный бак. Пожалуйста, пожалуйста, пусть в автобусе будет вода .

Там была вода. Я выпил целую бутылку, потом еще одну и пошел по темному автобусному коридору к своей кровати. Сняв пропитанную рвотой одежду, я лег в постель. Она была прохладной и темной, напоминающей уютный гроб. Мне нужно всего лишь пролежать тут подольше, а может быть, и остаться навсегда. Я услышал, как автобус завелся, глухой рокот дизельного мотора, казалось, доносился прямо из-под моего матраса. Пожалуйста, дайте мне остаться здесь, пожалуйста .

В сегодняшнем расписании значились два часа до Дортмундского аэропорта, а потом восемь с половиной часов полета эконом-классом до Нью-Йорка. А я хотел остаться в автобусе навсегда. Мы пришли в движение, автобус подпрыгивал по неровной мостовой. Я закрыл глаза и стал мечтать, как мы поедем прямо через океан в Нью-Йорк, и я всю дорогу буду лежать в своей прохладной, похожей на гроб кровати.

Это казалось такой великолепной идеей. Сначала я завершу турне Everything Is Wrong и вернусь в Нью-Йорк дописывать следующий альбом, где будет много гитарного рока. Потом я возьму перерыв и поеду на Барбадос с друзьями, прежде чем начать рекламную кампанию и гастроли, которыми нормальные музыканты занимаются каждый раз после выпуска пластинок. «Разве Боно или Трент Резнор не поступили бы так же? – спрашивал я себя. – Записали пластинку, съездили в отпуск на Барбадос, сделали рекламу альбома, поехали на гастроли, и все их хвалят и любят» .