Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Когда выпито было уже немало, зазвучал гневный голос. Не выступление, а частный разговор. Женщина с белыми глазами, как потом называл ее Галич, кричала подвыпившему Галичу, что он воспевает Пастернака, Зощенко, Цветаеву, Мандельштама, а тех, кто на полях сражений отстоял Родину и встал на защиту социализма, не воспевает, что он пасквилями занимается… Я вмешалась. «Вы нарушаете правила честного боя, — сказала я женщине с белыми глазами. — Имя вашего противника известно вам, а ваше имя неизвестно ему и никому из присутствующих. Назовитесь». Ее ярость обрушилась на меня, но мне как с гуся вода.

Мы проводили Галича в полночь в гостиницу, и я отправилась домой. То, что могло стать перлом моей биографии, я проспала. За Галичем пришли в два часа ночи, открыли зал кинотеатра «Москва», и ученики математической школы Академгородка заполнили его. Галич пел им. На другой день был его персональный заключительный концерт. Перед началом концерта я стояла в вестибюле.

Подошел Галич. Анонимный звонок предупредил его, что два автобуса с рабочими Севзапсельмаша отправлены из Новосибирска в Городок на его выступление. Рабочие забросают его — «жидовскую морду, антисоветчика» — школьными чернильницами-непроливашками. «Я не боюсь. Я как пришел на своих ногах, так и уйду, но что будет с теми, кто приглашал меня и устраивал фестиваль?» «Я старая женщина, — сказала я ему, — но если кто-либо в моем присутствии позволит себе словесный выпад, не то что бросить в вас чернильницу, я, не задумываясь, буду бить его по морде. И таких, как я — только к тому же молодых и сильных — в зале будет 90 процентов. Эти поборники советской власти делают свои дела в приемной у начальства или с оружием в руках во время обысков и арестов. Никто из них не решится даже пикнуть». Так и было.

Галич пел у меня дома. Он рассказывал, что его вызвали в спецотдел Президиума Академии и проводили с ним воспитательную работу, упрекая его в антисоветской пропаганде. Он защищался, говорил, что он сатирик, поэт… Фестиваль был концом карьеры Галича. Набор его книги песен рассыпан. Его исключили из Союза писателей и из Союза работников киноискусства. Даже членом Литфонда ему не довелось остаться, как это посчастливилось Пастернаку. Галич пел о Пастернаке: «да и сам у судьбы не пасынок, член Литфонда, усопший смертный», — издеваясь над объявлением о смерти Пастернака в газете. Пастернак именовался не поэтом, не членом Союза писателей, а членом Литфонда. Из Союза он был исключен. Литфонд — кормушка для наисмирнейших — продолжал оказывать ему свои услуги. Газета, сообщая о смерти члена Литфонда Пастернака, переплюнула анекдот: «Вот идет Пастернак с каким-то членом Союза писателей». Перед тем как «пасынка» Галича принудили эмигрировать, я виделась с ним в Москве и в Ленинграде. Мне он рассказывал о заседании, где его «прорабатывали» с целью изгнать из Союза писателей. Его разочарованию в собратьях по перу не было границ. «Нет, — восклицал он, — ведь он же все понимает, как мог он так нагло лгать…» Я говорила ему, что нет худа без добра: ему разыграли великолепную пьесу. Один в возмущении говорил: «Ну пусть бы пел сочиненную им галиматью у себя дома. Так ведь нет! Одно публичное выступление за другим! Ему мало собственного несогласия с властью Советов, ему нужно убеждать других в своих антисоветских взглядах. Вот эту антисоветскую пропаганду и осуждает теперь наш коллектив». «Ты имеешь свое мнение, ты не согласен с государственным устройством твоей Родины, — говорил другой, опоздавший, — так выступи открыто, честно. А Галич распространял плоды своего творчества тайно, прячась по углам, в темных закоулках… И за эта он достоин нашего и всеобщего осуждения». Когда больной, истерзанный Галич рассказывал мне о заседании, ему было не до смеха.

Вадим Делоне происходит из замечательной семьи. Начало родословной бесславно. Прадед прадеда Вадима был комендантом Бастилии. В день штурма его сбросили на штыки повстанцев. Его сын, врач в войске Наполеона, попал в России в плен, женился на дворянке и основал славную династию. Два его правнука, его правнучка и ее сын — гордость этой династии. Правнуки, родные братья — Борис Николаевич Делоне, геометр, академик и Лев Николаевич Делоне, знаменитый цитогенетик; правнучка, их кузина, Елизавета Юрьевна Пиленко, по первому мужу Кузьмина-Караваева, по второму — Скобцова. Даровитая художница и поэтесса, она эмигрировала во Францию и постриглась в монахини. Немецкая оккупация застигла ее в Париже. Она — Мать Мария и ее сын Юрий — спасали евреев, раздобывали им свидетельства о крещении. В 1945 г. их арестовали. Они погибли в лагерях смерти. Мать Мария при последнем отборе не попала в число обреченных. Она поменялась местами с женщиной, отправляемой на убой. Математик Делоне, учитель А.Д. Александрова — дед Вадима.

Вадим Делоне до моего знакомства с ним провел год в Лефортове. Арестовали его во время демонстрации протеста против ареста Галанского. Его судили, зачли ему год пребывания в тюрьме. Александров, в это время уже лишившийся своего поста ректора Ленинградского университета, взял его к себе в свой прекрасный новосибирский коттедж и выхлопотал ему возможность учиться в Новосибирском университете. Пребывание в университете — короткая передышка в каторжной жизни Делоне. Осенью того же 1968 года он стал одним из участников демонстрации протеста против ввода войск в Чехословакию и был осужден на три года лагерей. Теперь он в Париже — поэт, эмигрант, тоскует по родине. Живя в Академгородке, он не терял связи с теми, с кем вместе протестовал против ареста Галанского, и был в курсе свободолюбивых действий среди молодых и старых. Не будь его, письмо 46-ти, может быть, и не было бы написано никогда.

27 марта 1968 года письмо было передано по «Голосу Америки». Перечислены все фамилии тех, кто подписал, их должности и институты. Газета «Нью Йорк Тайме», по слухам, напечатала его. На другой день стало известно, что нас будут «прорабатывать». Мы писали, что опасаемся возвращения полного бесправия 1937 года. Теперь на собственной шкуре нам предстояло убедиться, сколь основательны наши тревоги.

Все семь писем посланы с извещением о вручении, на всех в качестве обратного адреса стоял мой адрес, и я получила все семь подтверждений, что письма вручены. «Секретарь райкома Можин утверждает, что письмо никуда кроме ЦРУ, направлено не было. По его мнению, адреса, указанные в тексте письма, — камуфляж клеветнической фальшивки», — сказал мне молодой человек, мой «соподписант». Я его раньше никогда не видела, как и большинство тех, кто подписал. Решено сделать фотокопии извещений о вручении и вручить Можину и тем, кого еще предстояло «прорабатывать». Публичные казни должны происходить во всех институтах одновременно, чтобы разобщить тех, кого ставили к позорному столбу. Но иные директора, как на грех, отсутствовали: отпуска, командировки, конференции — их приходилось подождать, а иные не торопились карать. Но Беляев торопился. Его звездный час настал.