Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Ни малейшего донкихотства я не совершала. И гипноз, заставляющий тушканчика прыгнуть в пасть к удаву, не играл тут ни малейшей роли. И прыгать мне не приходилось — я была уже в пасти удава. «Они» отлично знали, откуда у девицы взялся «Доктор Живаго». Толику его вынесла Танечка — жена Сенечки Кутаталадзе. В США «по обмену» задаром не посылают. Моя акция мешала надсмотрщикам вербовать в стукачи Толика, Сашу, девицу.

Прошло два дня. Приходит девица. Она, оказывается, пошла в спецотдел вместе с Толиком. Там она сказала: «Вот я вам сказала, что он мне книгу дал. Это неправда. Он ее и в глаза не видал. А книгу дал мне один человек, и человек этот велел мне идти к вам и назвать его имя. А теперь можете меня на маленькие кусочки резать, я вам этого человека все равно не назову». Она рассказывала плача. Видно, и там плакала. Они сказали, что резать ее на маленькие кусочки никто не собирается. «Доктор Живаго» занял свое место рядом с опустевшим гнездом. Крыша его убежища стала крышкой гроба. Потом ее завалил снег. Толик уехал в Болгарию. Саша остался при Маше и при мне.

Когда я получила через некоторое время предложение явиться в спецотдел Института автоматики, под надзором которого находился, кроме Института автоматики, и наш институт, я знала за собой немало грехов и дрожала. Оказалось, однако, что призывают меня для участия в эстафете страха в качестве промежуточного, а не конечного звена. Начальник отдела, на удивление похожий на Эрвина Зиннера, предложил мне расписаться в том, что я читала некий важный документ. Все завлабы должны поставить свою подпись на оборотной стороне последнего листа документа. Некоторые подписи уже стояли. Документ — письмо не письмо, циркуляр, не знаю как назвать эту бумажку, — содержал осуждение директора Института экономики Аганбегяна. Пользуясь своим высоким званием члена-корреспондента Академии наук, он позволял себе недостойные выпады против страны, взрастившей его и давшей ему все условия для свободного творчества. И не только слушатели его многочисленных докладов, но и иностранные корреспонденты черпали ложные сведения об экономическом положении страны Советов. Суть клеветнических выпадов Аганбегяна, само собой, не излагалась во избежание переориентации мишени. Под циркуляром стояла подпись президента Академии М.В. Келдыша. Мое первое и очень сильное побуждение написать: не подо всякой мразью подписываюсь, и поставить свою подпись. Нет, меня просили только подтвердить, что я читала эту мерзость, и я ее действительно читала. Я подписала.

Я слышала один из докладов Аганбегяна. Он выступал в нашем институте. Он был очень мягок и в меру критичен. Он говорил о головотяпском планировании, преступно медленных темпах строительства, замороженных капиталовложениях, дающих одни убытки, о разобщенности объектов, которым надлежало находиться по соседству, о катастрофическом положении транспорта. Истины, преподносимые им, были очевидны, примеры носили анекдотический характер в строгом соответствии с действительностью. О системе оплаты труда как причине падения производительности труда и качества продукции он не говорил. Он не говорил, что счетно-вычислительные устройства, многие годы после их введения в планирование загнивающего Запада, считались у нас идеологической диверсией, направленной против основ диалектического материализма.

«Мстислав Всеволодович ошибается, я напишу ему об этом», — сказала я начальнику отдела. «Какая хорошая мысль, — сказал начальник отдела. — Как я завидую вам, ученым, вы ко всему подходите с позиций науки. Написал бы и я, но образования нет». «А по-моему, тут никакого образования не требуется, а только человеческое достоинство и знание Конституции», — сказала я. «Вот бумага, садитесь и пишите, — предложил он. — Я сам отправлю». Я написала, что считаю осуждение Аганбегяна ошибкой. Люди и так напуганы до полусмерти, боятся рот раскрыть для самой умеренной, самой конструктивной критики, а тут еще и вы на посту президента Академии включились в число тех, кто неумелым руководством тормозит развитие экономики нашей страны. Доклады Аганбегяна не унижают достоинство члена Академии, а возвышают его. О нарушении им конституционных прав не могло быть и речи. Циркуляр следует отменить. «Я должен согласовать отправку этого письма с дирекцией вашего института, — сказал двойник Эрвина Зиннера. — Завтра в два я буду у вашего директора».

Назавтра в два я сидела в приемной директора. Без очереди вошел к нему начальник спецотдела с папкой под мышкой. С озабоченным лицом, ни с кем не здороваясь, прошел замдиректора Салганик, вызванный, очевидно, к директору телефонным звонком. Меня к обсуждению не привлекли. Глава спецотдела вышел от директора и, не заметив меня, удалился. Больше я о своем письме ничего не знаю. У нас начальство на письма не отвечает.

Когда сорок шесть сотрудников институтов написали письмо в защиту политзаключенных, среди тех, кто подписывал, были экономисты из института, руководимого Аганбегяном. Аганбегян должен был принять меры. Говорили, что он свирепствовал меньше других. Слух о моем письме Мстиславу Всеволодовичу мог дойти до ушей Аганбегяна. Я из него секрета не делала.

Стыдно признаваться в своей глупости, но что было, то было. Чеховский мальчик, отправляя письмо на деревню дедушке, не показывал его свирепой жене сапожника, той, что тыкала ему в лицо неумело вычищенную им селедку.

Свою подпись под письмом сорока шести я поставила одной из последних. В письме сотрудники институтов и преподаватели университетов выражали протест против отсутствия гласности суда над политическими преступниками и требовали пересмотра дела при открытых дверях. Защищали они Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Дашкову. Будь я автором, я выразила бы протест в более дипломатичной форме, но подписи уже стояли. Я поставила свою. Вот текст этого письма:

«Генеральному прокурору СССР Руденко Верховному Суду РСФСР

Копии:

Председателю Президиума Верховного Совета Подгорному

Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу

Адвокатам Золотухину и Каминской

В редакции газет «Комсомольская правда» и «Известия»

Отсутствие в наших газетах сколь-либо связной и полной информации о существе и ходе процесса А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, А. Добровольского и В. Дашковой, осужденных по ст. 70 УК РСФСР, насторожило нас и заставило искать информацию в других источниках — в иностранных коммунистических газетах.

То, что нам удалось узнать, вызвало у нас сомнение в том, что этот политический процесс проводился с соблюдением всех предусмотренных законом мер, например, такой, как принцип гласности. Это вызывает тревогу.