Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Генетикой человека я продолжала заниматься и после изгнания из рая. В 1970 году в Риге мы с Райпулисом — доцентом Латвийского университета — ждали приема к Главному врачу Рижской психиатрической больницы. Главврач — женщина, министр здравоохранения Латвии. Мы разговаривали с Райпулисом в комфортабельной приемной психиатрической больницы. К нам подсел пожилой человек и с интересом слушал наш ученый разговор. Райпулис рассказывал об обнаруженных им в деревнях больных фенилкетонурией. Главный симптом этой болезни — умственная отсталость. Однако латыши, выявленные Райпулисом с помощью биохимического теста, никакого умственного расстройства не обнаруживают. Их пища почти лишена белков и жиров, и голодная эта диета препятствует проявлению болезни. Райпулис еще не кончил повествовать, как старик заснул. Пришла пожилая женщина, разбудила его, они были последними в очереди. К нам вышла секретарша главврача и сказала, что прием закончен, нас примут, а тех, кто за нами — нет. «Нет, — сказала я, — мы можем и в другой раз прийти, у нас дело не срочное, организация научных исследований по генетике психических заболеваний, пусть те, кто за нами, пройдут». После некоторых препирательств секретарша возвестила, что могут пройти сразу все. Кабинет огромный, не кабинет зал заседаний. Издали мы видели, что разговор главврача и стариков принял благоприятное течение. Когда мы вышли, прекрасно обтяпав наше дело, Райпулис спросил: «Знаете, кто эти люди? Родители того молодого человека, который в знак протеста против ввода войск в Чехословакию поджег себя. Огонь потушили, юношу избили и поместили в психиатрическую больницу».

Пять лет я провела в Академгородке. Пять лет каждую осень снаряжалась экспедиция для изучения мутабильности в естественных популяциях дрозофил. Две экспедиции имели цель изучение корреляционных плеяд.

Во время одной из экспедиций мне довелось познакомиться с замечательным человеком, Его уже нет в живых. Он жил в Бухаре на пенсии и когда-то заведовал кафедрой иностранных языков в Педагогическом институте в Бухаре. Он говорил по-узбекски и стригся, как полагается узбеку. Интеллигентность его облика от этого ничуть не страдала, Наше знакомство состоялось в 1967 году. Семь человек участвовало в этой последней экспедиции, выехавшей из Академгородка: Катя и Клара, Люся — участники прежних экспедиций, Витя Козлов, тогда еще школьник, фымышонок, ныне сотрудник Института цитологии и генетики.

Не могу без нежности вспоминать этого мальчика. Он как воздух, как здоровье, как счастье, как все то, чем наслаждаются, не замечая.

Володя Иванов — студент второго курса Новосибирского университета, спасенный мной от исключения из университета и вызволенный из армии, куда был немедленно призван после исключения. Он смертельно влюбился в меня, забросил ученье, сделал прекрасную работу в моей лаборатории и поплатился.

Шестым моим спутником был Юрий Николаевич Иванов. Пугали его путали, сажали, ссылали в хрущевские времена, да не запугали. Смелее его разве что протопоп Аввакум.

Был в составе экспедиции и еще один человек — бездельник. Наобещал с три короба, а поехал только, чтобы за казенный счет прокатиться. Восемь человек, четверо мужчин, четыре женщины.

В Бухаре мы шатались по базару, завтракали в забегаловке базара под открытым небом печеными баклажанами и мантами. Манты — нечто вроде пельменей. Весь Восток — всякий, Ближний, Дальний — заворачивает в раскатанное тесто сдобренное чесноком и перцем молотое мясо и варит его в кипятке. Я люблю базары — музеи народной жизни. С базара мы отправились в музей города, выстроенный на развалинах дворца последнего бухарского эмира. От дворца остался один щебень. Мы окончили осмотр, и Люся плакала огромными слезами и кричала: «Уедем, сейчас же уедем из этого гадкого города». Ее потрясли сделанные с предельным цинизмом картины и муляжи пыток и казней, которым подвергались бедняки со стороны богачей, пока бедняков не избавила от страданий Советская власть. Мы не успели последовать требованию Люси и расстаться с шедеврами соцреализма, как в музее стало известно, что его осматривает экспедиция из Академгородка. К нам вышел сотрудник музея — помочь нам разобраться в виденном. Он рассказал нам о нравах гарема эмира, массу пошлостей, а в заключение сказал: «Видите минареты двух медресе? Идите туда. Там живет Сергей Николаевич Юренев. Ему предлагали квартиру в новом доме. Он отказался. Он вам покажет Бухару. Он ни с кем знакомиться не желает, но для вас — это относилось ко мне — быть может, сделает исключение. Он ленинградец». Мы нашли Сергея Николаевича, и он сделал исключение. Он занимал четыре кельи бывшего монастыря. В двух жил он сам и размещалась его библиотека. В двух — хранил сокровища, найденные им при раскопках. Он сам копал землю.

Он повел нас в чайную и учил держать пиалу и пить чай. С ним мы были на праздновании обрезания, видели танцы на ходулях, и он учил нас, кому, когда и сколько денег надо давать. Мы осматривали гигантские мечети и кладбища, где покоятся давно усопшие родственники Магомета. Улицы Бухары как бы крадутся между глиняных стен. Темная глина еще не просохших стен инкрустирована соломой, и солома горит на солнце, как чистое золото. Вечером мы пили в верхней келье Юренева чай вприкуску с тростниковым сахаром. Описывая свое путешествие по Афганистану, Н.И. Вавилов сообщает, что в Кабуле на базарах можно встретить целые ряды лавок, продающих куски твердого выпаренного из тростника сахара с карамельным вкусом, весом от 150 до 250 граммов. В Афганистане сахарный тростник был тогда, в 1927 году, единственным сахаристым растением. Мутные комки, которыми угощал нас Юренев, наколоты маленькими кусочками. Больше никакого угощения не было. Наши дары отвергнуты. Четыре его кельи располагаются в двух этажах, Из каждой из двух нижних комнат лестница ведет в верхнюю комнату. Мы пили чай в одной из верхних — в библиотеке. «Сергей Николаевич, я как член Художественного совета Дома ученых Академгородка приглашаю вас выступить с докладом о прошлом Бухары. Дорога будет оплачена», — говорю я ему. «Я не специалист. Мне не о чем говорить». «Сомневаюсь. Печатали ли вы результаты ваших раскопок? Покажите». «Я ничего не печатал. Впрочем, могу показать вам нечто, написанное мною. Но только вам одной. Пусть молодежь выйдет». Семь человек удалились. Сергей Николаевич указал мне на маленький занавес, прикрывающий часть стены. Алый бархат окантован золоченым шнуром. Золотая бахрома идет по нижнему краю. Толстые золоченые шнуры держат занавес и уходят под самый потолок. «Поднимите», — сказал Сергей Николаевич. Занавес прикрывал картину. Золоченая рама отличалась изысканной простотой. Картина представляла собой первоклассный образец каллиграфии. На белом фоне стояло одно слово: «Насрать».