Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

И влюбился. И не кто иной, как директор того самого института, где я, обратно же, подвизалась. Директор — сухопарый красавец, в молодости, быть может, подметки на ходу резал по бабской части. Теперь же, — за пятьдесят человеку, — он больше так хорохорился, молодостью норовил тряхнуть. Он то и дело у меня на глазах осчастливливал директорским вниманием жен своих подчиненных. Моему наметанному глазу почетной старой девы (а никто так не смыслит в любви, как старые девы; а старой девой именуется всякая женщина, накопившая статистически насыщенную совокупность наблюдений над чужими любовными делами; и делятся девы на старых дев sensu stricto и на почетных, имеющих также и свой опыт), так вот, моему почетно-стародевическому наметанному глазу видно было, что пороху в пороховницах осталось маловато. А тут аж загорелся — просит в гости пригласить.

Сцена меняется. В качестве главного реквизита фигурирует холодильник. I'

Гости — директор и Марина Годлевская — ужинают на кухне» Кухня — игрушечка. Невозможно передать, с каким неподражаемым юмором рассказывала потом Марина о пантомиме страстных изъявлений за моей спиной, стоило только мне повернуться.

Но вот хлопоты по угощению позади, я сижу с гостями и взгляд директора падает на холодильник. Он изумлен. — «Откуда у вас эта дрянь?» — «Почему дрянь?» — спрашиваю. — «В магазине, где вы прикреплены как завлаб, доктор наук и профессор, таких холодильников не бывает».

Все разъяснилось. Я не сказала директору, что и не подозревала о существовании этого привилегированного магазина для элиты, к которой я, оказывается, принадлежу. Я не знала, а грубивший мне молодой сотрудник института, видно, знал. Ему трудно было понять меня. Сытый голодного, как говорится, не разумеет, Но и голодный сытого — так само собой. Сытая была я.

События происходили в момент, когда над моей привилегированной сытостью, несколько ущербной по причине моей темноты, опускался занавес. Мое пребывание в Академгородке подходило к концу. Пятилетнее пребывание. Комитет Госбезопасности вышиб меня из Городка за мою скромную диссидентскую деятельность. Не меня одну.

Сухопарый директор-красавец усердствовал много больше других директоров. Тут есть закон. Чем меньше научных заслуг, тем усерднее администратор в служении режиму. Есть и еще од-; на закономерность, оправдывающая отчасти беднягу-директора. Чем ближе к линии огня дисциплина, разрабатываемая институтом, тем больше холуйства требуется от его директора.

Директор, пылавший страстью на моей кухне, защищал если не самую крамольную, то наиболее долго и свирепо избиваемую науку из всех наук — генетику. Она только-только вышла из категории служанок Уолл-стрита и перестала быть козлом отпущения за провал аграрной политики. Генетики только-только сравнялись с прочими гражданами по угрозе безработицы, ареста, смерти в тюрьме или лагере. Страх рецидива кровавого избранничества никому не казался признаком мании. Когда защищаемая отрасль знания едва-едва держит одну ноздрю над водой, раболепие директора, его полицейские акции уже не порок, а доблесть, самоотверженная защита научной истины, целой отрасли науки и сотен людей от властей, которые вот-вот прихлопнут и саму эту отрасль, и институт, ее разрабатывающий. Директор из кожи вон лезет, демонстрируя верноподданничество. Удержаться на посту директора такого института трудно. Конкурс подлецов. А удержаться ох как хочется! — избрание в академики маячит на горизонте. И магазин, где холодильники самых совершенных конструкций! Шутка сказать, лишиться возможности купить холодильник! Вы сгораете от нетерпения узнать, избрали ли предавшего меня директора в академики вопреки отсутствию каких бы то ни было научных заслуг. Избрали! И на открытии Пятнадцатого Международного съезда генетиков в Дели он восседал в качестве президента Всемирной федерации генетиков в президиуме, через человека от Индиры Ганди. А после того как важный человек в чалме, сидевший между премьер-министром и президентом, наградил чем-то Индиру Ганди, мой бывший директор поздравительно жал ей руку и в его поклоне было нечто джентльменское, нечто по-мужски галантное.

Пятнадцать лет протекло между моим сводничеством и моей встречей с бывшим директором на конгрессе в Дели.

Пятнадцать лет назад я уехала из Города-театра.

Я увезла свой холодильник в Ленинград, и он 12 лет служил верой и правдой мне и моим дочерям.

Мы все — и я, и мои дочери — покинули Союз. Мы все на Западе. Живем в разных городах. У каждой из нас — холодильник.

Квартиру я снимаю не меблированную, но холодильник, большой, новевшей марки — часть ее оборудования.

Дочери выезжали порознь, позже меня. Что сталось с тем холодильником, я не знаю, не поинтересовалась. Где же он теперь, крошка-холодильник устаревшей конструкции, поглощающий много больше энергии, чем положено современным гигантам, обслуживающим в Советском Союзе высокопоставленные кухни, всеми отвергнутый холодильник, символ и субститут семейного очага.

Настал день и час, когда мне загорелось узнать, была ли дрозофила единственной игрушкой в руках общеземных сил, или вспышки мутабильности захватили и другие существа. Наследственная информация закодирована у всех живых организмов с помощью одних и тех же веществ — нуклеиновых кислот. Огромные молекулы этих кислот не соблюдают закона, обязательного в мире малых молекул — закона постоянства составляющих молекулы атомов. Гигантам разрешена некоторая мера свободы. Взаимное расположение атомов этих молекул варьирует как по длине нити, так и от нити к нити. Эти, уже не химические, а геометрические различия и служат для записи команд, которые родители вкладывают в тот комочек живой материи, из которого разовьется будущий потомок. Законы записи информации одни и те же, будь то яйцо, или пластинка проигрывателя, или строка книги. Знаки вступят в действие в определенной последовательности. Их запись — предвосхищенное время. Время одномерно, и его одномерности соответствует линейность записи. Элементы кода наследственной информации не отличаются друг от друга химически, а только геометрически. Точь в точь как буквы строки, как знаки азбуки Морзе, как элементы записи на магнитофонной ленте. Знаки наследственного кода — гены. Раз какой-то общеземной фактор способен вызвать изменения одних и тех же генов в популяциях дрозофил, разобщенных и изолированных друг от друга, не простерлось ли его действие на гены других организмов, на гены человека? Настал же когда-то момент, когда желтые мутанты стали возникать среди мух повсеместно. Может быть, какая-то мутация у человека тоже стала возникать повсеместно? Решено изучать даты рождения больных, отягченных наследственным недугом, и ввести в состав лаборатории человека с медицинским образованием.