Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Чехословацкие события застали меня в Академгородке. Я отправлялась заказывать контейнеры. Стук в дверь. Молодой человек, которого я едва знала, сам не свой. «Скорее, скорее, спрячьте меня, за мной гонятся с собаками». — «Да что случилось?» — «А вы выгляните в окно, тогда и поймете, что случилось. Мы дом ваш и много других домов лозунгами покрыли: "Свободу Социалистической Чехословакии!", "Оккупанты, руки прочь от Чехословакии!", — Свободу народу братской Чехословакии!" Теперь солдаты надписи замазывают, а милиция с собаками за нами охотится. Сейчас за мной сюда придут». «Раздевайтесь, — сказала я, — спать вас уложу. Придут, скажу вечером не поздно вы пришли, на голову жаловались, теперь спите. Жар у вас был. Теперь, кажется, температура спала». Его одежду я свернула и положила в стенной шкаф, где у меня хранились краски. Термометр рядом с ним положила, таблетки. Никто не приходил. «Мне надо в Новосибирск ехать, контейнеры заказывать. Вставайте, — говорю, — одевайтесь, — одежду ему даю Сашину. — Идемте». Мы вышли. Двор запружен солдатами, милиционерами. Собак нет. «По сторонам не смотрите, улыбайтесь, не торопитесь». К остановке напротив моего дома подходил автобус. Ехать на нем можно не из Академгородка в Новосибирск, а только несколько остановок до конечной остановки в конце Жемчужной улицы. «Теперь бежим, — сказала я. — Бежим, сядем в этот автобус». На конечной остановке я сказала ему: «Вы обойдете Городок лесом, сядете за городом в автобус и уедете в Новосибирск». Он и никто из тех, кто разукрасил Академгородок, не были пойманы. Их переловили всех до единого потом. Кто-то стукнул.

Когда я прятала одежду молодого человека туда, где хранились краски, я не заметила, что краски исчезли. Молодые свободолюбцы выкрали их у меня и разрисовали ими стены дома, где я жила. Прятать одежду в пропахший краской шкаф, что мне казалось верхом находчивости, — сущая глупость. Собакам давали нюхать лозунги, и они гонялись за краской. Они привели милиционера в квартиру Славы Воронина, художника, обладателя тех же красок, что и мои. Он к надписям никакого отношения не имел и был, слава Богу, вне подозрения. Появись милиционер с собакой в моей квартире, одежда мнимого большого была бы тут же обнаружена со всеми вытекающими последствиями. Мы сами расставили себе капкан и сами положили в него приманку. Но пронесло.

В институтах шли митинги солидарности с теми, по чьей вине наши танки очутились на чужой земле. Явка обязательна. Мало явиться, изъявлять солидарность должен каждый. Только что написанные стихи Галича о молчании устарели безнадежно.

Молчание оказалось под запретом. Я не присутствовала ни на одном заседании. Меня уволили.

Делоне уехал из Академгородка в Москву за месяц до чехословацких событий, вышел на Красную площадь с шестью другими смельчаками, чтобы протестовать против ввода войск в Чехословакию, и был арестован. Протестовали, кроме Делоне, Литвинов, Лариса Богораз, Горбаневская, Файнберг, Бабицкий и Дремлюга. Восьмой участник демонстрации, если и протестовал, то разве что против мокрых пеленок. Горбаневская пришла на демонстрацию со своим грудным сыном. В его коляске привезли на Красную площадь к Лобному месту плакаты. Я видела Осю Горбаневского в Париже восемь лет спустя. «Приветствую участника демонстрации протеста против ввода войск в Чехословакию», — сказала я ему. Мы подружились. Он исполнял мне балетную сюиту собственного сочинения. Называлась она «Нашествие и разгром немцев». Под музыку, кажется, это была увертюра «1812 год» Чайковского, он один с превеликим искусством и с вдохновением изображал наступающие армии, конные бои, дезертиров, пленных. Хореографию дополнял текст: русские и немецкие команды.

А в Ленинграде, ах в Ленинграде жизнь немедленно вошла в привычную колею. «Ах» прилетело ко мне из стихотворения Гумилева, одного из тех, чьи стихи я декламировала сама себе по ночам, работая с мухами. «На Венере, ах, на Венере…» Я проснулась среди чудовищного разгрома моей ленинградской квартиры, преисполненная концентрированным блаженством. Грудь теснило. С чего бы это? Ах, я в Ленинграде… То, что окружало меня, годилось бы в качестве декорации в пьесе Горького «На дне». В мое отсутствие в моих комнатах обитал мой школьный товарищ Женька, муж моей школьной приятельницы Лидии Михайловны, со своей новой женой. Он хотел уплотнить свою двухкомнатную квартиру и вселиться с новой женой в одну из комнат, а бывшей жене и сыну предоставить другую. Старой и новой женам предлагалось любить друг друга. Лидия Михайловна — человек великой эмоциональной культуры — ни на миг не переставала любить своего мужа, но на этот вариант не соглашалась. Я предложила мои комнаты, и новая жена Женьки отлично вписалась в пейзаж моей коммуналки. Обитали они в одной из комнат — в задней, — а мою мебель сдвинули в проходную. На моем дубовом письменном столе, за которым я сейчас, в Мэдисоне штата Висконсин в Соединенных Штатах Америки пишу эти строки, она стирала. Пусть бы хоть ящики вдвинула! Так нет! Ко времени моего приезда Женька со своей дикаркой выехал в свою кооперативную квартиру, оставив за собой чудовищный разгром. Мерзость запустения усугублялась еще и паровым отоплением.

Оно сменило в мое отсутствие камины. Ржавые радиаторы и трубы, щебень и пыль, осыпавшаяся штукатурка, разбитые стекла только усиливали ощущение блаженства.

Принцип доминанты Ухтомского в действии. Стоит в мозгу образоваться очагу стойкого возбуждения, и организм перестает реагировать на все другое. Другие воздействия переключаются на доминирующий очаг и усиливают его возбуждение. Доминирующее ощущение — счастье вернуться в Ленинград — усиливалось всем, далее самым мерзким. Едва не утерянная прописка и оставленная позади новосибирская травля никакой роли в этом Победном упоении не играли. Ликование вызывал сам Ленинград. Он сам — успех, удача, моя любовь.

Ремонт. Я затеяла перегородить заднюю комнату, сделать из нее две. Рабочие с энтузиазмом взялись воздвигнуть стену, восстановить нарушенную ею лепку потолка, сделать дверь, залатать раны, нанесенные при установке парового отопления, и покрыть звуконепроницаемыми щитами стену, отделяющую меня от комнаты крысиного короля.

Внучка короля обучалась играть на скрипке. Работали штукатуры налево, не только лили пот, но и рисковали тюрьмой. За свои левые заработки деньги они заламывали чудовищные. К риску относились наплевательски. «Раньше сядешь — раньше выйдешь». (Замечу в скобках, что риск невелик. Преследование левых заработков производится строго выборочно. Привлекают к ответственности, когда надо «пришить» дело тому или иному свободолюбцу.) Сговорились. Речь зашла о сроках. И тут выяснилось, что раньше, чем через две недели, они начать не смогут. Я им объясняю, что ремонт надо делать немедленно, чтобы закончить через две недели, когда придут из Новосибирска контейнеры. Они не согласились, ушли. Один из них даже плюнул, уходя. Словесное оформление ухода соответствовало плевку.