Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Я жила у Маргариты Владимировны, внучки гарибальдийца, в комнате, покинутой к тому времени Беатой Ульбрихт. Дверь в мои декоративные руины не запиралась. Женька сломал замок коридорной двери.

На следующий день после плевка я позвонила в квартиру Елене Алексеевне — каменной бабе из тех, что получше. Пусть она откроет дверь новым штукатурам и попросит их подождать, если я не поспею к их приходу.

«Да ведь уже работают, — сказала мне Елена Алексеевна, — грохот, небось, слышите. Тоська рулон бумаги дала коридор застлать». Штукатуры те самые, вчерашние. «Выйдите в коридор, — сказал мне главный, когда дело было сделано, и мои комнаты приобрели свой прежний элегантный вид. — Слышали скрипку? А здесь ни звука». В особенности поражал потолок. Амуров, конечно, не восстанавливали, но геометрический узор охватывал перегородку с обеих сторон.

Отнюдь не пренебрежение к обветшалому институту брака руководило мной, когда в Новосибирске я приказывала моей дочери Маше и Саше не регистрировать брак. Маша была беременна. До родов оставался месяц-полтора. Действовала я на основе знания советской действительности. Регистрация брака в Новосибирске лишала Машу ленинградской прописки. Сперва надо вернуться в Ленинград с ребенком, с сожителем (так именуется официально в советской юриспруденции равно как партнер гражданского брака, так и любовник). Это можно. Нужно оформить свою постоянную прописку, прописать ребенка и тогда оформлять брак и хлопотать о постоянной прописке для мужа. Маша и Саша не послушались. Брак зарегистрировали. Маша лишилась возможности вернуться со мной в Ленинград.

Географическое общество хлопотало о внучке покойного президента. Вотще. «Он выслушает нас и, не говоря ни слова, нажмет кнопку звонка, приглашая войти следующего», — сказала мне Маша в приемной начальника милиции города Ленинграда, где мы вот уже три часа стояли в очереди. Так и случилось. Маша уехала в Академгородок с твердым намерением развестись со своим Сашей. Да и пора было. Человек слаб.

Роль стукача растлевала обаятельного юношу, и он все смелел и смелел и лишался своего обаяния. Психическая болезнь завербованных в стукачи — паранойя. Саша страдал манией величия. Врал он грандиозно, самозабвенно, изысканно. Я верила. Я не буду излагать его басни и повествовать о его пороках. Они характеризуют мое легковерие, беспечность, мою глупость слишком уж постыдным для меня образом. Маша раньше меня поняла, с кем имеет дело.

Мы жили в трех роскошных комнатах вдвоем с Лизой. Развод занял около года. Наконец, Маша и Марина поселились в квартире номер шесть на проспекте Маклина. Маша обрела право жить в квартире, где она жила с самого рождения три четверти своей жизни. Эволюция коммунальной квартиры, где мы обитали, описана мной выше. Грандиозные усилия переменить наш райский утолок на что-либо другое не привели ни к чему. Я в США. Лиза в Париже. Нам удалось выкарабкаться. А Маша, Марина и Машин второй муж Женя жили в окружении каменных баб, цыганоподобного стукача и интеллектуалов новой формации типа Марии Ивановны до января 1981 года, когда и им, наконец, удалось выкарабкаться.

Шесть лет я прожила в Ленинграде после моего изгнания из города-театра. Все блага социалистического строя, так выгодно отличающие его от строя капиталистического, в моем полном распоряжении. Улучшение бытовых условий. Бесплатное медицинское обслуживание. Я добивалась их, и мое упорство в преследовании цели не имело границ.

Улучшение бытовых условий сперва сводилось к получению личного телефона. Когда в мое отсутствие мой телефон стал коммунальным, я не протестовала.

Кара за непредусмотрительность описана выше. Я не Беата Ульбрихт. На личный телефон в коммунальной квартире, где телефон имеется, я претендовать не могла. Я просила отводку от аппарата, чтобы говорить по телефону из своей комнаты, а не из коридора. Институты, издательства, психиатрические больницы, где я работала, преподавала, где печатались мои труды и где работали мои соавторы-врачи, снабдили меня бумагами. Их накопилось штук девять. Мне было чем бомбардировать цитадели канцелярий. Именовалась я в этих бумагах тем, чем была, — доктором наук, профессором, руководителем лаборатории, автором печатной продукции, человеком привилегированным. Объект завоевания предельно скромен. Огневых средств и боеприпасов достаточно.

Имелась во всем деле, однако, существенная червоточина. Станьте на миг на место чиновника телефонного управления, районного, городского, областного, сколь угодно высокого или сколь угодно низкого ранга. Плевать он хотел на мои привилегии. Он ясно понимает, что привилегии мои не срабатывают, раз я живу в коммунальной квартире. Коммунальная квартира — та одежка, по которой меня встречали, по которой и провожали, вернее, выпроваживали. Старая русская поговорка — по одежке встречают, по уму провожают — давно канула в вечность. Она дитя брожения умов, ее породило ощущение социальной несправедливости, она протест против привилегий. Ей не место там, где цепная реакция привилегий начинается с подхалимства, предательства, в лучшем случае, с взятки. Взяткой не пахло. Я прошла по всей пирамиде телефонных управлений и получила отказ. Мужчины с квадратными лицами, точные копии тех, кто занимал ряды для приглашенных на общественном суде над тунеядцем Иосифом Бродским, без раздумья нажимали на кнопку звонка, вызывая следующего просителя. Чтобы обратиться в вышестоящую инстанцию с жалобой на отказ инстанции нижестоящей, я должна дождаться письменного отказа. Имея его от наивысшей телефонной инстанции, я обратилась в райсовет. Потребовали сдать все ходатайства. К письменному отказу они — плоды превеликих усилий, единственные козыри в моей почти безнадежной игре, — приложены не были. Я пошла на прием к начальнику с единственной целью вернуть бумажки.

«Бумаг не будет. Женщина как будто грамотная, а не знаете, что подлинники никто не сдает. Копии надо снимать. Обращайтесь к юристу райсовета». Нескрываемое торжество звучало в голосе квадрата. Боеприпасы потеряны. Осталось признать свое поражение.

Я обратилась в горсовет с просьбой предоставить мне отдельную квартиру в любом районе города взамен моих трех комнат. Я согласна на меньшую площадь. Я описывала выходки соседа-пожарника и писала, что на доме напротив укреплена мемориальная доска моего отца и я считаю антисемитские выпады против меня оскорблением его памяти. Отказ пришел мгновенно.

Поведением пожарника горсовет не заинтересовался.

И на что только я рассчитывала, подавая свое заявление? Обивая пороги райисполкома, разве не видела я на дверях его жилотдела объявление, оповещающее граждан о правилах предоставления им жилплощади? В очередь на улучшение бытовых условий ставят тех, у кого на человека приходится меньше четырех с половиной метров. Объявление оповещало, что на очередь будут поставлены только семьи, живущие в переуплотненных условиях не меньше года. Объявление не доводило до сведения граждан, что ждать им придется долгие годы: 7, 8, а то и 12 лет. Умалчивало оно и о том, что, имей они хоть самое что ни на есть священное право получить свои, выстоянные в очереди блага, они не получат их без взятки и взятка тем больше, чем дольше пришлось ждать. Кривая, изображающая зависимость между длительностью срока ожидания и размером взятки, берет свое начало в точке пересечения координат.