Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Дженни писала мне из Утрехта. Координаты канадцев и их нью-йоркского Литературного агентства приложены. Значит, думаю, рукопись послана в Канаду, из Канады попадет в Нью-Йорк. Звоню в Агентство, имя канадцев называю. Не прислали ли такую-то рукопись? Нет, не прислали, но раз есть рукопись, пришлите ее нам. Шлю. Через некоторое время звоню, спрашиваю, получили ли рукопись. Служащая Агентства радостно, взволнованным голосом сообщает: рукопись уже в издательстве Viking, принята, ждут, когда автор и переводчик войдут с ними в контакт. Она брала мой «Суховей» домой, чтобы читать, но читать мало когда приходилось: муж из рук страницы вырывал, сам хотел читать.

Редактирование длилось не менее двух лет. Смена редакторов. Последний редактор, третий по счету, Лиза Кауфман — не просто убежденная коммунистка, а — сталинистка. Поля рукописи изобиловали ее возмущенными выпадами против меня. В извращении истины в защиту интересов буржуазии она меня не подозревала. Она требовала обоснований. How do you know it? — восклицала она и три вопросительных знака и три восклицательных изобличали ее негодование. Я обращалась к трудам конгресса, где все не намертво засекреченное было пропечатано: полутайный доклад Хрущева о некоторых кровавых деяниях Сталина, указ Сталина о введении заградотрядов… Ссылки я приводила в письмах для сведения Лизы Кауфман, а не для будущих читателей книги. Она вставляла их в текст, и книга приобретала еще более антисоветский характер, чем до ее усилий вступиться за Сталина.

Роскошный том в твердой обложке, украшенный репродукциями моих черно-белых абстрактных картин, с моим портретом на суперобложке поступил в книжные магазины в 1988 году и в 1990 году удостоился издания в серии Penguin-Books в Лондоне, Виктории (Австралия), Онтарио (Канада) и в Окленде (Новая Зеландия).

Английское издание «Суховея» — это бунт молодого американца Дэвида Ло, горячего приверженца коммунистического идеала, бунт не против этого идеала, а против его попрания властителями Советского Союза.

Название книги «Суховей» не может быть переведено: губительные иссушающие ветры носят географические названия. Сирокко — тому пример. Дэвид Ло дал книге имя The Blast, губительный ветер. Под этим именем книга весьма доброжелательно упомянута в его исследовании русской литературы (с. 37). Лиза Кауфман предложила назвать книгу Acquired Traits — «Приобретенные признаки».

Иронию, заключенную в этом названии, как по отношению к лысенковщине, так и адресованную режиму, расшифровал Семен Ефимович Резник, автор одной из благожелательных рецензий: под благотворным воздействием перевоспитания новый человек возник. Главный из приобретенных им признаков — страх. Выбирая название книги, я колебалась между «Суховеем» и «Страхом».

Контраст между отношением к моей антикоммунистической книге несметного сонмища университетских издательств и отношением издательства не университетского, единственного, куда, потеряв надежду, я бросилась по указанию мудрой Дженни ван Бринк, контраст этот в приглушенной мере сказался на рецензировании книги.

Четвертая власть США приняла и выпустила книгу. Четвертая власть мира ведала теперь публикацией оценок. До меня дошли два упоминания в печати моей книги на русском языке и двадцать три рецензии в газетах и журналах на английском.

Из этих двадцати пяти откликов двадцать четыре положительные, один — отрицательный. Он напечатан в «Нью-Йорк Сити Трибюн» под ироническим заголовком: «Конвейер диссидентской литературы изрыгает еще один том». Суровый критик ставит под сомнение необходимость публиковать книгу, лишенную художественно преподнесенной новизны. Заключительные слова рецензии звучат, однако, совсем в ином ключе. Читая книгу, рецензент убедился, что, вознамерившись создать нового человека, властители добились противоположного результата. Их бесчеловечность и тупоумие вызвали к жизни могучий протест: взлет подпольной культуры. На фоне ее знаменосцев сами они предстают ничтожным меньшинством, жалкими идиотами.

Газета, помещая статью, представляет автора читателям. Автор статьи — профессор Нью-Йоркского городского университета, литературовед.

Журналистам, писателям, ученым моя книга не казалась запоздалым напоминанием о том, что, со слов писателей профессионалов, знают все, а профессору Мольнару — казалась. Последние слова его рецензии — щедрая дань четвертой власти.

Пока мой недостойный публикации том мыкался, не находя пристанища, по издательствам университетов, я сама подвергалась гонению со стороны университетской элиты. Двадцать лет я прожила в Америке, три университета один за другим изгоняли меня, человека, покинувшего коммунистический рай. Принц и нищий в одном лице, я становилась жертвой бессовестного плагиата со стороны кормчих науки и объектом сочувствия, заботы, любви со стороны если не всех, то многих, в элиту не входящих.

Экономический статус и политический настрой представителей всех слоев общества я постигала из общения с этими самыми представителями. С индустриальными рабочими не приходилось беседовать. Пробел заполнила повариха той лаборатории, где на правах подсобного рабочего я начинала мою служебную карьеру. Повариха варила корм подопытным животным, а ее муж работал на металлургическом заводе. Шестидневная рабочая неделя, десятичасовой рабочий день, два перерыва, один четырнадцать с половиной минут, другой сорок пять минут. Прибавьте к этому бешеный темп движения конвейера, предельно крохотное время отпуска. Перерыв, отмеренный с точностью до секунды. Я услыхала о нем четверть века тому назад и вовек не забуду. Он был в моих глазах мерилом чудовищной эксплуатации, показателем строгой поднадзорности труда. Однако повариха включала эти душераздирающие подробности отнюдь не с целью пожаловаться мне на невыносимые условия труда, а с единственной целью показать доблесть ее спутника жизни, способного процветать в невыносимых, казалось бы, условиях. А он процветал. Адов труд вознагражден зарплатой, не уступающей зарплате профессора университета. Оплата почасовая, шестнадцать долларов в час. Мне довелось побывать в доме счастливой четы. Уровень их жизни соответствует уровню жизни академиков в Городе науки близ Новосибирска, где я прожила пять лет. Дом в пригороде Медисона, где жили рабочий и повариха, — их собственность, в отличие от коттеджей академиков, «предоставленных» им «обслуживающими» их, властвующими над ними инстанциями. Добираются до города медисонские владельцы дома на своих «шевроле». У каждого — своя машина. Коммунистическая пропаганда не достигает слуха, не проникает в сознание индустриального рабочего.

Читать дальше