Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Л.С. все же избрали академиком семь лет спустя. Свершилось это чудо совершенно случайно. Его выдвигали и в 1943-м, и в 1946 году, но шансы на избрание были оба раза нулевые. И вот, в 1946 году на одно место по Географическому отделению выдвинуты два кандидата — Берг и Баранский, и тут случилось нечто неслыханное. Баранский от избрания отказался. «Никто не может быть академиком, если Берг не академик», — написал этот удивительный человек в Президиум Академии наук. Место в Академии — не Гималаи, не Урал даже. Горная цепь сотворена быть не может, а место в Академии — дело рук человеческих. Вот и избрали бы обоих. Но Баранский понес кару за свое отречение. Он не был избран никогда.

Вскоре после августовской сессии ВАСХНИЛ произошла встреча двух академиков — Берга и Презента. Презент в зените славы. Он заведовал кафедрой дарвинизма ЛГУ, вершил дела Московского университета, Института генетики АН СССР. Он действительный член ВАСХНИЛ. Философ, профессор, агроном.

Они встретились в международном вагоне поезда Ленинград — Москва. Л.С. Берг ехал на заседание в Академию наук. Академики обязаны присутствовать на общих собраниях Академии. Везут их по первому классу за казенный счет. Купе международного вагона имеет два спальных места и туалет, в отличие от четырехместных купе следующей категории вагонов — мягких. Международные вагоны для маршалов, академиков, членов правительства — для тех, кто ездит, не платя за проезд, за кого платит Советское государство — единственная в мире страна, где, по выражению Н.В. Тимофеева-Ресовского, имеется вспомоществование богатым. Сосед Льва Семеновича — высокий железнодорожный чин, судя по мундиру, которые тогда носили.

Только отъехали от Ленинграда, как в купе вошел господин невысокого роста, одесского вида, как рассказывал Л.С. «Здравствуйте, Лев Семенович! Вам часто приходится ездить?» — очень любезно и живо сказал господин. «Да, — сказал Л.С. Берг, — хотя я избегаю». — «А я почти половину ночей провожу в поезде: три дня в неделю в Москве работаю, а три дня в Ленинграде». — «Как это ужасно. Как же вы питаетесь? Все по столовым?» — «Нет, у меня постоянный номер в гостинице в Москве, мне приносят обеды из ресторана». — «Так ведь все холодное». — «Я разогреваю на плиточке», — сказал господин. Вечерний разговор на этом закончился. Утром господин пришел снова. «С добрым утром, Лев Семенович». Снова завязался разговор. Неизвестный спросил, как относится Л.С. к полезащитным лесонасаждениям, Л.С. сказал, что защищать нужно реки и их верховья, что Анучин, Воейков, Докучаев ратовали за это. Господин спросил, как относится Л.С. к рыболовству в Волге, но тут подъехали к Москве, и незнакомец заторопился. Тогда высокий железнодорожный чин с большим пиететом обратился к Л.С. «Вот, оказывается, какие у вас знакомые!» — воскликнул он с удивлением. Отец не имел того орлиного вида, который получался у него на некоторых портретах, но В.В. Сахаров говорил про него: «Даже не на Университетской набережной Невы за три версты видно, что профессор идет». «А кто это такой?» — спросил Л.С. «Это же сам Презент!» — воскликнул чин.

— Так приходит мирская слава! — Что-то такое хочется тут воскликнуть. Великий Презент, ничтожный Берг!

Отец комментировал свой рассказ цитатой из Гете и привел слова, которые говорит Мефистофель после разговора с Богом: “Es ist so nett von so einem hohen Herren so menschlich selbst mit dem Teufel zu sprechen”. «Как это мило со стороны Бога говорить так человечно с самим чертом».

«Боже тебя упаси рассказывать это кому-либо», — сказал отец. Но разве утерпишь! И я рассказала одному физиологу, Э.Ш. Айрапетьянцу, ученику Ухтомского, профессору из выдвиженцев, общественному обвинителю на суде по делу Мордухая-Болтовского — мне теперь стыдно, что я с ним любезничала. Он сказал, что это в высшей степени интересный случай для познания физиологии высшей нервной деятельности — так в СССР называется психология человека. Лев Семенович не мог не знать Презента раньше, объяснил Айрапетьянц. Он заседал вместе с ним в Большом Ученом совете Ленинградского университета. Но он не замечал его, а если замечал, забывал, так как Презент — это угроза гибели. Это явление в науке называется запредельным охранительным торможением. И сколько бы раз Лев Семенович ни встречался с Презентом, он не узнает его никогда.

Я сказала ему, что отец просил не рассказывать никому. Через несколько дней мы шли с отцом по улице и встретили Айрапетьянца. «Лев Семенович, — воскликнул он, улыбаясь своей сияющей улыбкой, — расскажите, как вы с Презентом встретились, я студентам на лекции этот случай буду рассказывать, не называя вашего имени, конечно. Мне Раиса рассказала». Он явно подводил меня, но отец этого не заметил и хотел было рассказать, и тут выяснилось, в точном соответствии с анализом Аирапетьянца, что Л.С. не мог вспомнить решительно ничего. «Забыл, — сказал он. — Раиса вам расскажет, она все помнит».

В 1971 году я рассказала эту историю Виктору Амазасповичу Амбарцумяну — астроному, академику АН СССР и президенту АН Армянской ССР. Он начинал свою научную карьеру в качестве профессора Ленинградского университета и был вместе с Бергом и Презентом членом его Ученого совета. Виктор Амазаспович сказал, что однажды, когда Презент выступал, Лев Семенович спросил его: «Кто это такой?»

Был еще один случай подобной забывчивости Льва Семеновича. В 1945 году академики и члены-корреспонденты АН СССР во время празднования юбилея Академии наук получили ордена. Л.С был членом-корреспондентом, ему по чину полагался орден, не такой высокий, как выдавали академикам, но все же. Когда секретарь Президиума АН СССР Р.Л. Дозорцева поздравила его с получением ордена, он сказал ей: «Что значат эти наши ордена по сравнению с вашими боевыми». Ему и в голову не могло прийти, какой дьявольский смысл, какую двусмысленность содержали его слова.

Р.Л. Дозорцева — в прошлом сотрудница Н.И. Вавилова и Г. Меллера, переметнувшаяся к Лысенко, одна из тех, кто подписал статью «Лжеученым нет места в Академии наук». Ее участие в Великой Отечественной войне выразилось единственно в позорном паническом бегстве из Москвы на казенной машине во время паники 16 октября 1941 года. Но ее ордена, полученные за верное служение антинауке, поистине боевые. Отец рассказывал мне о своем ответе женщине-секретарю Президиума, но я не открыла ему глаза, кто она. Так и осталась она для него — эта предательница, увешанная напоказ всеми своими тридцатью сребрениками, Жанной д'Арк Великой Отечественной войны.

Запредельное охранительное торможение, если говорить попросту, означает — память отшибло. Нужен был сталинизм, приправленный лысенковщиной, чтобы отшибить память и способность узнавать, какими обладал отец. Он не только зоолог, но и палеонтолог — по одной косточке всю рыбу узнавал. Об его памяти рассказывали легенды. Его исключительный дар запоминать — это даже не память — ясновидение.