Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

В 1940 году арестовали Вавилова и в том же году Карпенченко. В знак протеста она ушла из университета. Она говорила, что в Америке, в ненавистной ей Америке, ни один студент не остался бы. Я спросила ее, чем же она занимается. Она отказалась ответить. Сказала, что есть вещи поважнее науки.

Я жила в то время в Москве, летом 1941 года она должна была приехать ко мне в гости. Это не состоялось. Война началась.

В конце 1941 года или в начале 1942 они обе — она и ее мать — погибли. Весть об обстоятельствах их гибели дошла до меня почти сорок лет спустя.

Американский ботаник Н.С. Форест заинтересовался судьбой двух американских подданных, чьи следы затерялись в блокадном Ленинграде. От соседей по дому и сослуживцев Бриссенден-старшей он узнал, что Эдна умерла с голоду в Ленинграде. Соседка предлагала ей бульон из клея, но Эдна отказалась. Клей — продукт животного происхождения, а она и мать ее вегетарианцы. Мать вывезли, но она умерла от истощения. Форест сделал Эдну героиней своей очаровательной повести, дав ей имя Эдит.

Арест — далеко не единственное средство переделки природы советской интеллигенции. Подчас и в убийстве не было надобности — сами умирали.

Роза Андреевна Мазинг была ассистенткой университета, когда я была студенткой. Кафедра генетики Ленинградского университета организована в 1925 году Юрием Александровичем Филипченко. Роза Андреевна его ученица.

Ю.А. Филипченко — биолог-энциклопедист. Теория эволюции и биометрия, генетика и систематика в равной мере его специальности. Созданную им кафедру он назвал кафедрой генетики и экспериментальной зоологии. Но он не ограничивал себя зоологией. Он занимался генетикой и селекцией количественных признаков пшениц и уток. Он создал сорт пшеницы для Ленинградской области под именем «Петергофка». Его интересовало наследование одаренности. На основе анализа родословных выдающихся людей России он пытался выявить относительную роль наследственности и воспитания в формировании творческой личности. Выводы его были самого гуманистического и демократического свойства. У него было множество учеников, и они его боготворили. Ему было сорок восемь лет, когда летом 1930 года он умер. Когда я пришла на кафедру, его не было. С деревянными лицами, с белесыми глазами протухших рыб, набычившись, сидели его ученики и новый заведующий кафедрой Александр Петрович Владимирский и молчали. А пришлые партийные юнцы затаптывали в грязь имя их учителя и кумира — мракобеса, расиста, представителя буржуазной интеллигенции — только что скончавшегося Юрия Александровича Филипченко. Таково мое первое впечатление от университета, от генетики. Это была грохочущая кузница, где выковывались будущие предатели. И герои-подвижники. Шла поляризация.

Розу Андреевну я на этих заседаниях не помню, она скорее дала бы отрубить себе голову, чем выступила против мертвого. Она оставалась на кафедре до смерти Владимирского в 1939 году и работала с дрозофилой. Она обнаружила повышенную жизнеспособность у мух, содержащих в скрытом виде смертоносную мутацию, — явление сверхдоминирования. Очень важное открытие. Позволяет понять генетические причины гибридной силы. Эта работа ее подвергалась профанации со стороны Лысенко. На общем собрании Академии наук, выступая перед академиками всех специальностей, он позволил себе такую выходку, что при дамах знавшие отделывались только намеками, а бедной Розе Андреевне и намекнуть нельзя. Когда же дошло до нее, что квинтэссенция лысенковской шутки — матерная брань, она очень огорчилась, что есть такое явление, как матерщина. Она до того не знала. Из очень интеллигентной семьи была. Прадед ее был детским врачом в семье Пушкина. Все братья профессора. Она задалась вопросом о происхождении матерной брани и выяснила у фольклористов, что матерщина восходит ко временам татарского ига — политический эвфемизм. Как и лысенковщина, замечу от себя. Ибо причина ее привычка быть рабами, традиция угодничества. Просветила Розу Андреевну я. Она все же решила узнать, что кроется за странными недомолвками. Позвав меня в гости, она с глазу на глаз спросила меня, в чем дело. Мухи, с которыми работала Роза Андреевна, черные — цвета эбенового дерева. Строгость эксперимента требовала наличия маркирующего признака. Маркером служил черный цвет тела, цвет эбенового дерева «эбони» по международной английской номенклатуре. Латынь — международный язык зоологов и ботаников, английский — генетиков-дрозофилистов. Сотни мутаций этой знаменитой мухи носят английские имена. Эбони — одно из этих имен. «Вы пишете, — сказала я Розе Андреевне, — что девственные самки происходят по линии эбони. Так вот, Лысенко и сказал: "Да какие они девственные, если они…" И тут он на русский манер произнес название линии». «Так, если по-русски прочитать название самок, то получится что-то непонятное, — говорит Роза Андреевна, — я знакомых спрашивала, на бумажке писала, никто этого слова не знает. Вот я вам напишу».

«Да врут они, стесняются вам сказать, — говорю, — как это так? Я знаю, а они не знают». Она взяла бумажку и написала ebony. Английское слово ebony, прочитанное, как если бы оно написано кириллицей. «Роза Андреевна, — говорю я ей, умирая со смеху, я уже начала умирать, когда она про бумажку сказала, — неужели вы никогда не слышали, как извозчики ругаются, когда лошадей понукают?» «Слышала три слова каких-то, но разобрать никогда не могла», — говорит Роза Андреевна.

Я рассказала о выходке Лысенко моему отцу. Он сказал, что отказывается верить. Но предельная печаль, с которой он говорил это, показывала, что он поверил. Это было в 1939 году. Двадцать лет спустя, в 1959 году, я стала жертвой подобного выпада со стороны Лысенко. Не называя моей фамилии, он процитировал фразу из моей статьи, где речь шла о генетических основах эволюции. Я употребила выражение «генетический дрейф». Дрейф — вещь общеизвестная: сдвиг в численном соотношении прежнего и нового изменившегося гена среди представителей вида. О дрейфе говорят, когда речь идет о случайных сдвигах, совершившихся без отбора. Если в данном поколении 35 процентов ленинградцев имеют карие глаза, а в следующем 40 процентов, произошел сдвиг — дрейф. На уличном жаргоне «дрейф» значит страх, постыдное бегство. Сдрейфить — струсить. Генетический дрейф. Лысенко нужно было только произнести эти слова, и все понимали, что речь идет о страхе, который он нагнал на генетиков. Сам он от страха, испытанного им, когда умер великий вождь народов всего мира, Сталин, к тому времени оправился, разжалованием не пахло. Фактический убийца Вавилова бравировал своей способностью внушать страх. Фразу же самую обыкновенную, написанную на профессиональном языке, он прочитал как пример абракадабры.