Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Теперь вернемся к размышлениям об экономическом укладе Страны Советов. В утверждении, что уклад этот — государственный капитализм, содержится утверждение, что экономика Страны Советов не социалистическая. Это вредное и опасное заблуждение. Оно зиждется на романтической вере в социализм, в строй, лучше всякого другого соответствующий истинной природе человека. (Замечу в скобках: за исключением коммунизма, до которого первобытные люди доросли в свое время, а советские граждане только дорастают в процессе строительства социализма и выкорчевывания пережитков капитализма в их сознании.)

От многих людей в США я слышу, что вот произойдет в США социалистическая революция и американский социализм будет истинный, а общество будет переустроено на разумных началах.

И я вижу этих людей стоящими в очереди за картошкой на колхозном рынке, где продаются излишки того, что ручным трудом добыто на приусадебных участках. И один смотрит мутными глазами на другого и поет ему песню, на свой манер, как может…

Социализм России — настоящий, единственно возможный, и никакого другого социализма в природе нет, не было и не будет. Единичное наблюдение? Да, единичное, но и тень, которую Земля отбрасывает на Луну, — единичное явление. Однако Аристотель знал, что Земля — шар, глядя на ее тень на Луне. Каждый крут — модель бесконечности. Двести шестьдесят два миллиона обитателей Страны Советов — не бесконечность, но тоже не мало. Есть единичные явления, достоверность свидетельств которых не меньше достоверности статистически насыщенной совокупности явлений. Статистичносгъ заключена в них самих, они — интегрированные множества, как круг, как шар, как обреченные на страдания двести шестьдесят два миллиона советских граждан.

Великие слова прозвучали однажды при обстоятельствах, к тому не предрасполагавших: «Прости им Господи, ибо не ведают, что творят». Знали, что творят, те, кто уничтожал науку и ее лучших представителей, кто убил Вавилова, Карпеченко, Левитского, Левита, кто медленной смертью заставил умереть Серебровского, Четверикова, Розанову, затравленных, обреченных на безработицу, и готовил эту участь Кольцову, не скончайся он скоропостижно сам, кто убрал Эфроимсона в Джезказган, Ромашова в тюрьму, кто изгонял из генетики Сахарова, Рапопорта, Светлова, Керкиса, Никоро, Прокофьеву-Бельговскую, Бельговского, Сидорова, Рокийкого, Соколова, Давиденкова, Крышову, Канаева и многих, многих еще.

Новое «учение» — коронованный отпрыск жандарма и знахарки — дитя, рожденное послереволюционной реакцией. Предательство и террор стояли у его колыбели. Страх качал ее. Чтобы выдвинуться, занять пост, нужны не научные заслуги, не знание истины, а безусловная готовность предать ее. Так было и так остается по сей день. Высокий пост с ученостью ничего общего не имеет и даже ей антагонистичен. Ученый чутко прислушивается к аргументации своего научного оппонента. Доминирующее положение в крысиной иерархии занимает тот, перед кем умолкают. Никто из прислужников Лысенко не мог отговориться незнанием, они ведали, что творили. Их оправдание — необходимость подчиниться силе — боязнь за свою дрожащую шкуру.

Есть множество способов спастись от угрызений совести, спасти перед самим собой свое лицо, оправдать ложь и беззаконие.

1. Высокая цель. Цель, которая оправдывает средства.

2. Печальная, но неизбежная необходимость побочных, нежелательных, но неустранимых эффектов. Лес рубят — щепки летят.

3. Мы люди маленькие, совесть — прерогатива тех, кто имеет свободу выбора.

На помощь приходит вера, забвение, тысячи уловок аутопсихотерапии. Вера — самое лучшее средство самоуспокоения. Испытание веры абсурдом всегда казалось мне причиной крайней абсурдности так называемого «мичуринского учения» — лысенковщины. Но я ошибалась. Не испытание верноподданничества абсурдом, а крайнее невежество пророка и крайнее угодничество его глашатаев — демократический централизм — причина позорища.

Меня занимал вопрос — почему лысенковщина дошла до такой крайней степени духовного обнищания. Финал — не случайность. Цепь событий изначально строго детерминирована. На входе — возведение на пьедестал невежды. Дальше размер зарплаты и высота пьедестала становятся критерием истины. Не может же в самом деле действительный член Академии наук СССР, избранный по Биологическому отделению, получающий зарплату, по крайней мере в двадцать раз превышающую зарплату уборщицы, — и это не считая льгот, увеличивающих его доходы вдвое, — не знать биологии. И нелепость за нелепостью получает апробацию со стороны звания. Чем смелее проекты, тем быстрее продвижение вверх, чем выше чин, тем более дурацкий проект. На выходе — яровизация, создание удойной породы скота за одно поколение в расчете, что отрыжки не будет, гибриды будут сочетать желательные свойства родителей и передадут их потомкам, всем без исключения, посев по стерне, гнездовой посев дуба.

Яровизация сперва преподносилась как средство борьбы с вымерзанием. Озимую пшеницу высевают осенью. Зимой ей грозит гибель. Лысенко предложил держать семена на холоде и высевать весной. Но постепенно яровизация превратилась в средство повышения урожая, а затем и в способ выведения морозоустойчивых сортов. Гнездовой посев дуба практиковался при создании полезащитных лесонасаждений. Сорок желудей высевалось в гнездо для выращивания одного дерева. Дуб — лидер, согласно твердому убеждению Лысенко, высосет соки своих альтруистических собратий по гнезду, а они, движимые сознанием своей бесполезности, сами подключат свои корни к корням счастливца. Таковы практические директивы колхозам и совхозам страны. В теории — кукушка, рожденная пеночкой, по ошибке обожравшейся мохнатыми гусеницами.

Хлеб имеет существенное отличие от атомной бомбы. Без бомбы дворцу не обойтись, хлеба хватит, а те, кто за пределами дворца, подтянут пояса во имя блага будущих поколений.

Меня часто спрашивают: какова судьба Лысенко? Это невежественный вопрос. Его судьба ясна всякому, кто мало-мальски знаком с положением вещей в Советском Союзе. Он свой — этим сказано все. Он беспартийный, его происхождение кулацкое, первой яровизации подвергся мешок озимой пшеницы, спрятанный от конфискации его папашей. Это никого не тревожит. Важен уровень мотивации верноподданничества. Он пределен.

Есть в России ученый — объект моего поклонения — Владимир Павлович Эфроимсон. Его вклад в науку огромен. Дважды его сажали за решетку, годами держали в лагерях, десятилетиями исчисляются годы его ссылок. Он побывал в сталинских застенках. Его пытали.

В 1956 году В.П. Эфроимсон исчислил ущерб, нанесенный Лысенко сельскому хозяйству, в рублях. Он отнес фолиант Генеральному прокурору СССР с предложением привлечь академика к уголовной ответственности. В.П. тогда только что был выпущен из Джезказгана, был безработным. Фолиант принят. Процесс, как известно, возбужден не был. Лысенко продолжал директорствовать в своем институте, вершить судьбы трех академий.