Павел Щёголев - Дуэль и смерть Пушкина [Исследование и материалы]

Здесь печатается первоначальная редакция письма Жуковского, т. е. тот текст, который читался в первом (черновом) из указанных выше двух списков до начала каких-либо исправлений.

Все исправления и изменения, сделанные в этом списке, приводятся в примечаниях, в которых этот список обозначается буквою А.

Буква ж в скобках ( ж ) означает, что исправления сделаны собственноручно Жуковским. В примечаниях даются все разночтения по второму (беловому) списку, обозначаемому буквою В, по краткой печатной редакции «Современника», отмечаемой буквою С [308], и по полной «Русского архива» — D.

Для целей сравнения и удобства сносок текст разделён на параграфы, а в некоторых параграфах даже на отдельные фразы. § 8 первоначальной редакции до нашего издания не был до сих пор известен ни в полной, ни в краткой печатных редакциях; исключены были в краткой редакции «Современника» и стали известны по сообщению «Русского архива» § 2, 4, 15 2-3, 19 4, 23, 24, 26, 38—41, 49, 50, 51 5 и 10, 61, 64, 67.

[§ 1] Я не имел духу писать тебе, мой бедный Сергей Львович. Что я мог тебе сказать, угнетённый нашим общим несчастием, которое упало на нас, как обвал, и всех раздавило? Нашего Пушкина нет! это, к несчастию, верно; но всё ещё кажется невероятным. Мысль, что его нет, ещё не может войти в порядок обыкновенных, ясных, ежедневных мыслей. Ещё по привычке продолжаешь искать его, ещё так естественно ожидать с ним встречи в некоторые условные часы; ещё посреди наших разговоров как будто отзывается его голос, как будто раздается [309]его живой, весёлый [310]смех, и там, где он бывал ежедневно, ничто не переменилось, нет и признаков бедственной утраты, всё в обыкновенном порядке, всё на своём месте; а он пропал, и навсегда — непостижимо. В одну минуту погибла сильная, крепкая жизнь, полная Гения, светлая надеждами. Не говорю о тебе, бедной [311] 1дряхлой 1отец; не говорю об нас, горюющих друзьях его. Россия лишилась своего любимого, национального поэта. Он пропал для неё в ту минуту, когда его созреванье совершалось; пропал, достигнув до той поворотной черты, на которой душа наша, прощаясь с кипучею, буйною [312] 2, часто 2беспорядочною 2силою молодости, тревожимой Гением, предаётся более спокойной, более образовательной силе здравого [313]мужества, столь же свежей, как и первая, может быть, не столь порывистой, но более творческой. У кого из русских с его смертию не оторвалось что-то родное из сердца?

[§ 2] [314]И между всеми русскими особенную потерю сделал в нём сам государь. При начале своего царствования он его себе присвоил; он отворил [315]руки ему в то время, когда он был раздражён несчастием, им самим на себя навлечённым; он следил за ним до последнего его часа; бывали минуты, в которые, как буйный, ещё не остепенившийся [316]ребёнок, он навлекал на себя неудовольствие своего хранителя, но во всех изъявлениях неудовольствия со стороны государя было что-то нежное, отеческое. После каждого подобного случая связь между ими усиливалась, в одном — чувством испытанного им наслаждения простить, в другом — живым движением благодарности, которая более и более проникала душу Пушкина и наконец слилась в ней с поэзиею.

[§ З] [317]Государь потерял в нём своё создание, своего поэта, который принадлежал бы к славе его царствования, как Державин славе Екатерины, а Карамзин славе Александра.

[§ 4] [318]И государь до последней минуты Пушкина остался верен своему благотворению. Он отозвался умирающему на последний земной крик его; и как отозвался? какое русское сердце не затрепетало благодарностью на этот голос царский? в этом голосе выражалось не одно личное, трогательное чувство, но вместе и любовь к народной славе и высокий приговор нравственный, достойный царя, представителя и славы и нравственности народной.

[§ 5] Первые минуты ужасного горя для тебя прошли; теперь ты можешь меня слушать и плакать. Я опишу тебе всё, что было в последние минуты твоего сына, что я видел сам, что мне рассказали другие очевидцы.

[§ 6] [319]Опишу просто всё, что со мною было. В середу 27 числа генваря в 10 часов вечера приехал я к князю Вяземскому. Вхожу в переднюю. Мне говорят, что князь и княгиня у Пушкиных. Это показалось мне странным. Почему меня не позвали? Сходя с лестницы, я зашёл к Валуеву. Он встретил меня словами: «Получили ли Вы записку княгини? К Вам давно послали. Поезжайте к Пушкину: он умирает; он смертельно ранен». Оглушённый этим известием, я побежал с лестницы, велел везти себя прямо к Пушкину, но, проезжая мимо Михайловского дворца и зная, что граф Вьельгорский находится у великой княгини (у которой тогда был концерт), велел его вызвать и сказать ему о случившемся, дабы он мог немедленно по окончании вечера, вслед за мною же приехать. Вхожу в переднюю (из которой дверь была прямо в кабинет твоего умирающего сына); нахожу в неё докторов Арендта и Спасского, князя Вяземского, князя Мещерского, Валуева. На вопрос мой: каков он? Арендт, который с самого начала не имел никакой надежды, отвечал мне: очень плох, он умрёт непременно.

[§ 7] Вот что рассказали мне о случившемся [320].

[§ 8] [321]Дуэль была решена накануне (во вторник 26 генваря); утром 27 числа Пушкин, ещё не имея секунданта, вышел рано со двора. Встретясь на улице с своим лицейским товарищем, полковником [322]Данзасом {127} , он посадил его с собою в сани и, не рассказывая ничего, повёз к д’Аршиаку, секунданту своего противника. Там, прочитав перед Данзасом собственноручную копию с того письма, которое им было написано к министру Геккерну и которое произвело вызов от молодого Геккерена, он оставил Данзаса для условий с д’Аршиаком, а сам возвратился к себе и дожидался [323]спокойно развязки. Его спокойствие было удивительное; он занимался своим «Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей», трудившейся для [324]его журнала); в этом письме, довольно длинном, он говорит ей о назначенных им для перевода пиесах и входит в подробности о её истории, на которую делает критические замечания, так просто и внимательно, как будто бы ничего иного у него в эту минуту [325] 1в 1уме не было. Это письмо есть памятник удивительной силы духа: нельзя читать его без умиления, какой-то [326]благоговейной грусти; ясный, простосердечный слог его глубоко трогает, когда вспоминаешь при чтении, что писавший это письмо с такою беззаботностью через час уже лежал умирающий [327] 3от 3раны 3. По условию, Пушкин должен был встретиться [328] 4в 4положенный 4час 4со 4своим секундантом 4, кажется в кондитерской лавке Вольфа, дабы оттуда ехать на место; он пришёл туда в [329] часов. Данзас уже его дожидался с санями; поехали; избранное [330] 6место 6было 6в 6лесу 6у Комендантской дачи; выехав из города, увидели впереди другие сани; это был Геккерн с своим секундантом; остановились почти в одно время и пошли в сторону от дороги; снег был по колена; по выборе места надобно было вытоптать в снегу площадку, чтобы и [331] 7тот 7и 7другой 7удобно могли и [332] 8стоять 8друг против друга и сходиться. Оба секунданта и Геккерн занялись этою работою; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною; плащами означили барьеры, одна от другой в десяти шагах; каждый стал в пяти шагах позади своей. Данзас махнул шляпою; пошли, Пушкин почти дошёл до своей барьеры; Геккерн за шаг от своей выстрелил; Пушкин упал лицом на плащ, и пистолет его увязнул в снегу так, что всё дуло наполнилось снегом. Je suis blessé, — сказал он, падая. Геккерн хотел к нему подойти, но он, очнувшись, сказал: Ne bougez pas; je me sens encore assez fort, pour tirer mon coup. [Я ранен <...> не трогайтесь с места; у меня ещё достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел (фр.). ] Данзас подал ему другой пистолет. Он оперся на левую руку, лежа прицелился, выстрелил, и Геккерн упал, но [333] 9его 9сбила 9с 9ног 9только 9сильная 9контузия 9; пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке против ложки: эта пуговица спасла Геккерна. Пушкин, увидя его падающего, бросил вверх пистолет и закричал: Bravo! Между тем кровь лила из [334] 10раны 10; было надобно поднять раненого; но на руках донести его до саней было невозможно; подвезли [335] 11к 11нему 11сани 11, для чего надобно было разломать забор; и в санях довезли его до дороги, где дожидала [336] 12его 12Геккернова карета, в которую он и сел с Данзасом. Лекаря на месте сражения не было. Дорогою он, по-видимому, не страдал, по крайней мере этого не было заметно; он был, напротив, даже весел, разговаривал с Данзасом и рассказывал ему анекдоты.