Александр Письменный - Рукотворное море

Поднявшись с берега и принявшись за работу, лесники себя не переутомляли. Они тюкнули по нескольку раз топорами и присели на новый перекур.

— Вчерась видел филина, — сообщил Витька с отсутствующим взглядом. — Ну и взъерошенный, черт! Будто с перепоя. Снял утку с воды — крылом не черкнул. Эх, красивая птица! Теперь сядет в лесу, пока не съест, носу не покажет…

— Съест за два дня, ему много времени не требуется, — отозвался Бакулев.

— Он неделю будет есть безвылазно, — возразил Витька.

— Одна утка ему на два дня. Проверено, — не уступал Бакулев.

— Неделю? И не запивать? — сострил Оплетин.

— А что касаемо красоты, нет птицы красивше лебедя, — продолжал Бакулев. — Хоть и мясцо у него горькое, красотой он вроде акробата, как в цирке. Ка-ак поднимется над водой, ноги на пролете как вытянет! Крыльями бьет — ух!..

Оплетин с Бакулевым не согласился и стал утверждать, что такое мнение известно отчего пошло — из-за оперы «Лебединое озеро». Или, может, то балет. Но это дела не меняет. Так вот, балет оно или опера — автор знаменитый на весь свет Чайковский. А если взять из жизни, то нет птицы красивше гагары. На груди у ей манишка такая широкая, будто она по телевизии будет сейчас выступать на концерте, и вроде бы с черными оборками. И меховой пиджачок на ей с черным воротником… Одно слово — стиляга, меховая птица!

Против обыкновения, Бакулев спорить не стал. Он поплевал на ладони и взялся за топор. Взялся за топор и Витька Маныкин. Они принялись обтесывать с двух концов колоду, на которой предстояло позднее выкладывать печь. Оплетин привалился было долбить проушины для установки внутренних переборок.

Долго работать им не пришлось. Послышался голос Нюшки — третьей дочери Бакулева.

— Папа, папа, — кричала Нюшка, возникая в дверном проеме, — с центральной усадьбы срочный вызов! Звонит главный лесничий.

— А ты разве не пошла с девчонками? — удивился Бакулев, втыкая топор в колоду и легонько матерясь.

Девчонки его нисколько не стесняли, вернее всего, он просто не замечал того, что не может говорить без матюгов, а дочки давно привыкли к складу родительской речи и тоже, вероятно, не замечали их, А без легких, невинных матюжков Бакулев бы, пожалуй, просто-напросто онемел.

И Нюшка ответила, никак не смущенная родительскими выражениями:

— Я с девчонками не пошла. Кукле платье шью.

Непривычный ронять собственное достоинство, не ускоряя шага, направился Бакулев к своему дому послушать, что ему скажет главный лесничий. Маныкин и Оплетин тотчас положили свой инструмент и присели в холодке на перекур.

— А вот дятел, — сказал Маныкин, витая в облаках. — Он свое гнездо строит каждый год, знаешь? Скажем, гнездо совсем хорошее, даже ремонта не требует. Год поживет и бросает. Любит, чертушка, новоселье.

— Что ты плетешь всякую ерунду?! Сооружение гнезда у дятла входит в брачный ритуал или как там это называется.

— Ясно и понятно. А между тем получается, что он — в заботе о других. Он гнездо бросит — для любой птицы готовая квартира. И даже для белки.

— Болтун ты, Витька, вот что я скажу. Болтает, болтает… А чего болтать-то?

— А почему не поболтать? За это денег не спрашивают… Слушай, Пашка, а мотоциклетный мотор можно приспособить, скажем, на лодку?

— Вот сатана болтливая! К чему приспосабливать на лодку мотоциклетный мотор, когда есть лодочные, подвесные?

К чему — этого Витька и сам не знал. Просто все происходящее вокруг, виденное и перевиденное тысячи раз, не переставало его удивлять, во всяком случае, быть темой его вопросов или раздумий. Непритворная его любознательность, детская непосредственность отлично уживались с повадками бездельника и ротозея. Он был самым молодым среди лесников, ему и тридцати не было, но уже давно приобрел на теле излишний жирок, двигаться привык с важной медлительностью, и на лице, еще сохранившем юную свежесть, всегда держалось такое выражение, будто его только что растолкали после сна.

Между тем Бакулев, войдя к себе в дом и накрутив что есть мочи телефонную ручку, уже кричал с хрипотцой:

— Алё, алё! Так твою растак! Бакулев на проводе, так твою растак!

Сознание главного лесничего, хотя он в заповеднике работал недавно, не воспринимало невинные матюжки Бакулева, как не воспринимали их дочки и все окружающие. Разговор по телефону был недолгий, но действительно важный, безотлагательный.

Задача Бакулева — найти подходящее место и помочь разбить лагерь. Вот такие гуси-лебеди.

Бодрым шагом на своих журавлиных ногах он направился к ребятам сообщать новости.

К тому месту, где строился для Оплетина дом, поднялся с берега полковник со своим замечательным спиннингом и единственным лещом, которого поймал Бакулев. То отходя в сторонку с равнодушным видом, то заинтересованно заглядывая внутрь строящейся избы, где еще полы не были настланы и кое-кто уже нагадил в углу, он все топтался вокруг без объяснения причин.

— Ну что, отец-командир, какая вам еще надобность? — не выдержав неизвестности, напрямик спросил Бакулев.

Надобность у полковника оказалась пустячная. Отпуск заканчивается, не продадут ли девчата Бакулева три ведра ягоды, завтра повезет в Москву.

Ну, это дело простое, законное. Бакулев тут же сходил к жене, отдал распоряжение, чтобы завтра с раннего утра отрядить девчат в лес за ягодой для полковника. Мелькнуло было неприятное воспоминание, как он сегодня утречком отобрал у бабенки с влажными губами корзинку с ягодой и как она взъярилась на него, но тут же Бакулев постарался о нем забыть. Некогда было раздумывать о всякой мелочи.

Когда подошел срок сделать обеденный перерыв, Оплетин завел своего «ижевца», потому что сегодня на обед он ничего с собой не взял, заранее наметив прикатить среди дня домой, чтобы покрыть крышу дровяного сарая своевременно припасенными со стройки в заповеднике двумя штуками рубероида.

В меру возможной поспешности Витька Маныкин уже трусил по дороге к мосту через Лошу, направляясь к своему дому. Пошел пообедать и Бакулев.

Маленькая мордовская девушка видит сон… Черный человек с длинным копьем в руках шагает навстречу мохнатому огнедышащему чудовищу. В дымном чаду светится его кровавый глазок. Пригнувшись, словно для прыжка, человек кидается вперед и колет чудовище. Оно рявкает, приседает, изрыгает угарное, дымящееся пламя. Глазок его вспыхивает, брызжет тяжелыми белыми искрами, расширяется, точно от ярости и изумления. Багровое пламя вырывается из его пасти…

Маленькой мордовской девушке кажется во сне, что сейчас все будет испепелено взрывом неистового пламени: и человек с копьем и его подручные, следующие за ним с мечами, клещами. Искры сыплются и мечутся вокруг, но человек в опаленной одежде не отступает. Даже когда он застывает на месте, что-то напряженное и стремительное сохраняется в нем, точно туго закрученная пружина скрыта в его теле. Девушке кажется: от исхода этой битвы зависит ее судьба. Неясными нитями связана она с участью черного человека. «Остерегись!» — хочется ей крикнуть, но она не может вымолвить ни слова.