Александр Письменный - Рукотворное море

Законный вопрос — касса у нас с женой общая.

Не стараясь смягчить ответ, я сказал:

— Двести пятьдесят рублей.

Жена так и села на стул.

— Двести пятьдесят рублей?! Да ты с ума сошел! Мы что, их сами делаем, эти деньги?

— Но ты просила…

— Да у нас в магазинах появились чулки из капрона, ну, чуточку, может быть, толще, но они знаешь сколько стоят? Тридцать шесть рублей!

Тогда и я сел на стул.

Оказывается, за месяц моего отсутствия химическая промышленность освоила технику высокомолекулярных соединений и ее продукция успела попасть в товаропроводящую сеть. Вы скажете, такого не бывает? Но вот я живой свидетель. Так что не все плохо под луной, и нечего погрязать в мрачных сюжетах.

Утро только набирало силу, и еще роса не сошла, когда лесник Бакулев задержал на дальней опушке бабу с корзинкой ягоды, прикрытой листком лопуха.

— Ну-ка, стой! — приказал он. — Покажь, что у тебя?!

— И ничего такого у меня нет, — как можно приветливее сказала женщина и даже игриво заулыбалась Бакулеву. — Шла из Лауча, посбирала немного черники. Все одно ей осыпаться.

Женщина была молода и хороша собой. Голову ее повязывала серебристая косынка с синими горохами. Красную шерстяную кофту она сняла и накинула на одно плечо, так как предутреннюю прохладу начинала сменять августовская жара; другое плечо, женственно-округлое, заманчиво выглядывало из-под цветасто-синего открытого сарафана. У нее было чистое, свежее лицо, по-городскому подведенные глаза и ярко накрашенные губы, даром что в лес по ягоды она собралась в такую рань. В ином случае Бакулев был бы не прочь предложить подкрашенной бабешке амуры, и кто его знает, как бы она отнеслась к этому, но сейчас, точно назло, он застукал ее при утреннем обходе как раз под зеленой вывеской, на которой было сказано: «Здесь начинается государственный заповедник! Запрещается охота, ловля и преследование зверей и птиц, разорение гнезд и нор, рыбная ловля, сбор ягод и грибов, сенокосы…» Облезлые от непогоды, битые и перебитые камнями мальчишек, а то и простреленные для смеха из ружей, они торчали, зеленые вывески, на всех дорогах, на всех пристанях, нерушимо, как закон. И Бакулев почувствовал необходимость проявить непреклонность.

— А тебе неведомо, что здесь заповедник, а? — спросил он грозно, показывая на вывеску, и надменно прицыкнул через выбитые зубы. — А ну, давай корзинку!

Испарина проступила на шее у женщины, и было чудно видеть, как ни с того ни с сего перламутровые капли влаги собираются на ее гладкой коже. Губы ее влажно и доступно заблестели.

— И что вы, право, такие симпатичные, молодые, ну что вам, жалко исделать женщине подарок? Очень даже странные такие ваши отношения.

— Жалко знаешь где? У пчелки в одном месте. Хватит тары растабарывать, давай ягоду!

Она все еще не верила, что лесник отберет корзинку.

— Ну что вы, право, ей-богу… Хотела мальца своего побаловать, ведь не на продажу…

— А ну, за мной, шагом арш! — отводя глаза, скомандовал Бакулев.

На кордон женщину все же он не повел, попугал просто для порядка и, пройдя с полсотни шагов, всю ягоду рассыпал и отпустил с миром, ни штрафа не потребовал, ни адреса не записал.

И что такое с ним сделалось? Он вообще был добрый человек, знал за собой эту слабость и так любил своих дочек, например, да и вообще, чтобы людям было хорошо. И баба с черникой попалась очень даже ничего себе. И, конечно, была бы с ним на все согласная. И вот на тебе, сам того не желая, заартачился — и ни в какую, непреклонность и строгость, откуда только взялось?! Было бы настоящее рвение при исполнении служебных обязанностей, так ведь нет, а больше для блезиру. Нужна ему эта ягода, как прошлогодний снег, да и весь заповедник вместе с ней! Государственной службой Бакулев сейчас не слишком дорожил, поскольку настали времена, когда и в родном колхозе можно безотказно получать те же пятьдесят рублей. Нет, видно, в каждом человеке просто-напросто сидит бесова штучка, — может, хоть и крошечная, да неистребимая жажда властвовать, охота повелевать.

Он притоптал сапогами рассыпанную ягоду. Тут молодая женщина позабыла, что ее оружие лукавство и податливость.

— Ах ты, изверг подлый! Фашист ты, выродок! — разъярилась она. — Ни себе, ни людям. Да она все одно пообсыплется в лесу!..

— Читала вывеску? Государственный заповедник. Охраняется законом, — равнодушно, беззлобно сказал Бакулев и пошел прочь, не слушая, как честит его женщина.

Вот ведь какие гуси-лебеди!.. Хороша бабешка, ничего не скажешь. И глазами шваркает будь здоров! Наверняка согласилась бы запросто. Хотя черт ее знает, а если потом начнет скандальничать? Побежит в семью, набухает чего ни попадя? Иди отвертывайся. Да и ружье на плече, как-то не больно ловко к бабе с дробовиком… Да и ни к чему вроде бы. Все же годы у нас не те, старшая дочка через год-другой, глядишь, выскочит замуж, пойдут внуки, тоже надо понимать. И как полезешь к молодайке, когда у тебя рот щербатый? А ну как шуганет крест-накрест, вот тогда и будут нам гуси-лебеди. Одним словом, виноград-то зелен, как сказано у дедушки Крылова. И пора бы нам сыскать время и съездить в райцентр, оборудовать наконец как следует нашу пасть. Тем более — бесплатно, поскольку увечье получено на действительной военной службе, чему есть все документы, какие требуются. Сколько можно жить со щербатым ртом? Почитай, лет двадцать прошло!..

Так думал Бакулев, возвращаясь с обхода домой.

Позднее он присел за стол перед оконцем, выходящим на проселочную дорогу, и медленно, с усердием принялся выводить в общей тетради:

«Видел в березовом лесу Змею серую, а также уток за водоемами».

Записи в «Дневнике наблюдателя» все были такого рода:

«Видел уток, несколько пар гаек.

Видел глухарку, вылетела из елового леса. Ехал на лодке, видел уток, стаю гусей.

Был весь день и дождь, и ветер, — ничего не видел.

Видел двоих Лосей в 46 квадрате, переходили дорогу, пошли во мхи.

Видел глухарей в березовом лесу, взлетели.

Видел Змею, переползала дорогу, и видел Змею, каковую убил около дома. Видел Черную гадюку в 46 квадрате.

Ничего не видел.

Работал на кордоне весь день, никого не видел, нигде не был.

Видел пять Выводков. Когда пошел на сближение, они начали нырять и удаляться. А один утенок взобрался на спину утки, и они плыли. Утка незнакомая, голова как с ушками.

Видел Лебедя. Видел зайца. Убёг».

О том, что сегодня в лесу он застукал бабу и отобрал у нее корзинку с ягодой, — об этом Бакулев в «Дневнике наблюдателя» поминать не стал. Школьной промокашкой он осторожно осушил последнюю запись, спрятал кончик языка, которым помогал движению непослушного пера, потому что, хотя Бакулев был человеком образованным и читал разные книжки, писать он был не мастак, и закрыл «Дневник наблюдателя».