Владимир Жуков - Страда и праздник

На другой день он сам был в Кремле, и Бонч-Бруевич, хитро посматривая, спросил:

— Слушайте, а что это за человек у вас — Булак? Умница и какой настойчивый!

— Да, толковый, — хмурясь, отозвался Подбельский. — Я думаю, он будет на месте, если его назначить комиссаром Московского почтамта. Во всяком случае, рекомендую.

— Так, так… Правильно, кадры для нас — все.

А через несколько дней, 11 апреля, словно бы этот же разговор — о кадрах. Может, лишь не было хитринки в голосе управделами Совнаркома, только всегдашняя мягкость:

— Вы когда-нибудь были министром, голубчик? Не случалось… Ну так вот, будете, поздравляю. — И уже вполне серьезно: — Стояло две кандидатуры — Авилова и ваша, Вадим Николаевич. Совнарком утвердил вас. Так что без промедления принимайте дела… Впрочем, что же вам принимать у Прошьяна? Просто садитесь за его стол. И учтите: теперь декрет о почте и телеграфе полностью на вас!

Идти было недалеко — через Большую Дмитровку и дальше по Столешникову, до конца. Даже очень приятно прогуляться: тепло, и можно поразмышлять, что сулит, чем может обернуться скорая встреча в маленькой гостинице «Марсель».

Некогда шикарные магазины в Столешниковом переулке почти сплошь закрыты; витрины — со спущенными металлическими шторами, иные глухо заколочены досками. Особенно прочно забиты широкие двери и стекла в винном магазине Леве. Подбельский подумал, что это, наверное, старались еще в прошлом году, когда возникла угроза погромов питейных заведений и водочных складов.

Со ступенек подъезда, увидев прохожего, быстро поднялась нищенка; рядом с ней обнаружились двое замурзанных ребятишек. Женщина что-то быстро говорила, что-то, наверное, одинаковое в таких случаях: нечего есть, некуда деться. А ему нечего было дать ей, даже совестно, что нечего, и он только развел руками, заспешил дальше.

Вспомнились почтовики-беженцы — там, в помещении комиссариата. Они спешно снялись с мест, спасаясь от немцев. Ревцекапотель призвал местные комитеты отчислять по одному проценту из месячного содержания служащих им на помощь, и правильно, другим путем денег не больно достанешь. Скорее всего, в «Марселе» об этом пойдет разговор. Но основное, конечно, не это. Прежде всего нужно свести на нет все неурядицы в отношениях Ревцекапотеля с коллегией комиссариата: хватит пикироваться, выяснять, кто лучше понимает насущные задачи. Это он прямо скажет, подчеркнет, что именно за тем и явился. И еще скажет, чтобы закончили меряться силами с московскими потельорганизациями — кто главнее…

Толкнул гостиничную дверь, остановился в тесном вестибюльчике. Судя по всему, «Марсель», как, впрочем, и остальные московские гостиницы, был реквизирован под общежитие. На крутой лестнице мелькнула фигура в нижней рубахе, со спущенными подтяжками, с чайником в руках; за поворотом узкого коридора кто-то невидимый напевал. В вестибюле давно не убирали; в кадке с раскидистой пальмой было полно окурков, на столе портье отважно возвышался венский стул, как бы утверждая необычным своим видом, что с «нумерами» покончено, а зеркало напротив еле отражало и пальму, и венский стул — так было залеплено воззваниями, приказами, объявлениями.

Незнакомый человек в кожанке неслышно появился из-за плюшевой портьеры, пригласил за собой.

Портьера отгораживала вход в ресторанчик при бывшей гостинице, теперь тоже закрытый; изгибчатый коридор привел к распахнутой двери в кабинет ресторана — с овальными зеркалами, со стенами, обитыми выгоревшим, кое-где прорванным штофом. В окно был виден угол Петровки, залитые тенью дома, а ближе, под окном, — извозчичья пролетка; лошадь мотала головой и била копытом, вроде недовольная тем, что стоит, что седока нету и, наверное, долго еще не будет.

Заметив Подбельского, люди в кабинете задвигались — их было человек десять, а знакомый только один, Кароль Янович Кадлубовский, председатель Ревцекапотеля, тот, что приходил накануне, договаривался о встрече. Подбельский поздоровался с ним за руку, остальным поклонился, снял пальто, шляпу, положил на стул.

Кадлубовский заговорил первым. Держался он прямо, его скуластое, с узким подбородком лицо было серьезным, пенсне в золотом ободке строго поблескивало. Он четко сформулировал вопрос о помощи беженцам, о совершенствовании ставок оплаты труда почтовиков, о том, что управление ведомством должно основываться на совместных действиях наркома и руководства профсоюзом.

— Только так, — подвел итог, — нам удастся выйти из того трагического, я не боюсь этого слова, положения, в каком теперь находится ведомство.

Кадлубовский сел, взволнованный сказанным, начал протирать пенсне, оглядывал стекла на свет. И тут же задвигался, заерзал в просторном кресле моложавый человек в офицерской суконной рубахе, немного странной среди пиджаков и почтовых тужурок остальных.

— Позволь, я скажу, Кароль Янович?

— Давай Халепский, только покороче, — разрешил Кадлубовский и наклонился к соседу, показывая, чтобы тот начинал вести протокол.

— Короче так короче, только бы результат был, — Халепский ухватил себя за ремень, словно бы осаживая собственный пыл, и затараторил, стараясь все-таки сказать побольше: — Давайте прежде всего признаем, что, когда не стало наркома, я имею в виду уход Прошьяна, разруха пошла полным ходом. А почему? Да потому, что в коллегии ведомства семь человек, а работали, вернее, остались в должности — двое… Нет, они, конечно, могли кое-что сделать, только не умели или не хотели. А теперь новая полоса работы, и нельзя терпеть, чтобы руководство следовало той чиновничьей манере действий — мол, само все образуется, — какой жили до революции…

Подбельский шепотом спросил у соседа, кто он, Халепский. Оказалось, секретарь Ревцекапотеля, приехал в Петроград из Сибири, на конференцию почтово-телеграфных работников, да так вот и остался. А прежде служил в Томске, активно боролся с саботажем почтовых чиновников в Красноярске и Ачинске.

Подбельский тоже шепотом поблагодарил, снова стал слушать, но говоривший заметил его движение, понял по-своему:

— Я заявляю о коллегии не в форме кляузы, а лишь потому, что Ревцекапотель впервые видит на своем заседании наркома, и не поставить его в известность, какие у него вялые, бездействующие ближайшие сотрудники, было бы неправильно.

Подбельский посмотрел на Кадлубовского, не ждет ли тот еще выступлений; показалось, что нет, и он заговорил:

— В первый же день, когда я стал наркомом, я обошел все отделения комиссариата, присмотрелся к работе. Товарищ Халепский прав: нет сознательности в работе и творчестве, нет, я скажу, даже нормального канцелярского порядка. Управляющие в растерянности, что им делать… Кое-что в этом направлении уже предпринято, а на предстоящем Всероссийском съезде я намерен поставить те вопросы, о которых здесь говорил товарищ Кадлубовский. Но, товарищи, давайте поймем главное: профсоюз не должен стремиться к тому, чтобы всецело возложить на свои плечи управление ведомством, у него масса других задач, не менее важных для налаживания дела…