Владимир Жуков - Страда и праздник

В прошлом, восемнадцатом году заботило сокращение почтового обмена — прямо на глазах умирал; из почти восьми тысяч работников почтамта и городских отделений две тысячи оказались лишними, их уволили, поснимали чуть не треть почтовых ящиков на улицах, а вывески почтовых отделений остались только в центре города, и малую толику писем сортировали в нетопленных помещениях посипевшими от холода руками. Впрочем, что сортировали, пожалуй, больше охраняли: весь второй этаж почтамта — пятая и шестая экспедиции — был завален мешками с письмами военнопленным, тем, кто сгинул где-то в Германии, — шесть миллионов скопилось таких писем, потому что прервалась связь с заграницей; потом, к концу года, письма все-таки ушли по назначению — помог Брестский мир. А теперь вот посылки…

Опять подкатили тележку, и Булак механически стал перекладывать ящики в штабель, все думая о своем, не слыша голосов вокруг.

В это утро он, против обыкновения, не появился в числе первых на почтамте, в своем кабинете с высокими потолками и широкими окнами на Мясницкую. Всю ночь просыпался, и, как помнилось, не от какого-то кошмарного сна. Несколько дней назад заняли под разгрузку посылок барак на вокзале бывшей Николаевской железной дороги, заняли потому, что вокзальное отделение было уже сплошь забито и что-то надо было делать еще, — ведь не скапливать посылки, приходящие в Москву, было делом его, Булака, и коллегии почтамта, которую он возглавлял. Он и просыпался поминутно, задавая себе все тот же вопрос, и только когда уже привычка властно позвала проснуться, еще в темноте, среди мутно проступавших углов мебели, он вдруг понял, что сортировать-то надо тут же, в бараке, и выдачу посылок наладить здесь. Не хворы получатели изменить обычаю, что только в шикарном зале почтамта выдают, в четвертой экспедиции, по правую руку от входа. Не-ет, захочешь получить зерно, перетолочь его в муку, так притопаешь и сюда, к бараку.

Шагая под дождичком, он представил себе, как все будет; знал, что в бараке с раннего утра должно находиться несколько сортировщиков: сам накануне назначал, а тыркнулся туда-сюда, и нет их… Особенно разозлило отсутствие одного, самого ловкого, из старых еще виртуозов; спросил, где он, сказали, что и вчера не был и двух напарников уговорил — не нравится грузить-то. Сортировщику обычно что: покрикивай себе на грузчиков да веди счет, а тут — таскай! Грузчики объясняли с ухмылкой, как бы гордясь надежной простотой своего труда, и Булак, вяло согласившись с ними, вышел на платформу, с опаской посмотрел на вагоны — их было три, и разгрузки, стало быть, часов на шесть.

Про себя решил, что ловкачей немедленно уволит, и тут же подумал, что так вот и разваливается почтовая сила: со сколькими уже квалифицированными людьми пришлось на почтамте расстаться, места их, конечно, не остаются пустыми, к стойкам с клетками, по которым раскладывают письма, становятся пареньки и девчата, чего-то делают, а подойдешь, проверишь, и хоть караул кричи: письмо в дом на Тверской оказывается в арбатской клетке, а конверт на Никитскую — в пресненской…

Подвезли тележку. Один из грузчиков встал на козлы, Булак подавал ему ящики, пружиня ногами, вскидываясь всем телом, чтобы помочь уставшим рукам.

— Товарищ Булак!

Кто-то коснулся плеча, он подал очередной ящик и обернулся, радуясь, что можно распрямиться, застыть на секунду.

— Я два «уайта» подогнал. С завода АМО, из ремонта пришли. Откуда посылки брать будем — из вокзального отделения или отсюда?

«Уайты» — это грузовики, и Булак наконец понял, что перед ним френч и кожаная шоферская фуражка Николая Гончарова, начальника центральной автобазы Наркомпочтеля; от собственной, что ли, усталости тот казался каким-то особенно молодым, свежим, да, впрочем, и есть молодой, двадцати вроде еще не исполнилось, но вот же забрал в свои студенческие руки автобазу, и у него дело крутится — пыхтят, раскатывают по городу грузовики и легковые и еще гараж возле Демидова дома, старого почтамта, выстроил, все чин по чину.

— Откуда брать? Отсюда, отсюда. Будем этот барак в дело пускать. Отделение — потом!

Пришли грузчики с «уайтов», Булак помогал им накладывать, и стали возить из барака, на внешнюю платформу, к краю которой плотно приникли кузова автомобилей.

— Я хочу тут наладить сортировку, — объяснял Булак Гончарову, толкая гнутую, как у широкой кровати, спинку тележки. — В посылочной экспедиции все забито, так мы в третью начнем складывать. В третьей-то прием и выдача денег и ценностей, а что сейчас ценнее пшена? — И засмеялся впервые за все утро.

Он сел в открытую кабину грузовика, смотрел вперед, на булыжник площади, заваленный, где не ездили, всяким хламом и мусором, потом, за крутым взгорком, на дома узкой, дугой изгибавшейся Домниковки, а когда сворачивали с Садовой в ровный простор Мясницкой, обернулся и помахал рукой Гончарову, ехавшему на втором грузовике. От радости движения помахал, а скорее, оттого, что маленькая удача сегодняшнего утра — с сортировкой в бараке, а потом, бог даст, с прямой, от вагона, выдачей посылок — таила надежду хоть на какое-то спасение, и он хотел разделить ее с кем-нибудь.

Грузовики свернули в ворота, въехали во двор почтамта, откуда раздолбанные тележками двери вели в посылочную экспедицию. Булан зашагал в глубь здания первым, касаясь на ходу штабелей ящиков и будто бы пересчитывая их. Гончаров поспевал следом.

В узких коридорах между штабелями ходили женщины-работницы, их разноцветные платки и косынки скрашивали монотонный фанерный цвет ящиков; но вот впереди, уже там, где барьер с выходом в главный операционный зал, послышался мужской голос, сильный и властный, и Булак тотчас узнал его, заторопился.

Подбельский стоял у барьера, распекал пожилого, понурого сортировщика, и было трудно сразу понять, за что; хотелось поздороваться, но казалось неловким так вот, с ходу прерывать наркома.

— Как это не ваше дело? А в коллегию почтамта обращались? В профсоюзный комитет? Вот они пусть и найдут того, чье дело добиваться быстрого востребования. Вы же тут погибнете, под этими штабелями, они обрушатся на вас и раздавят!..

Сортировщик мялся, что-то бормотал, и Подбельский, все еще строго глядя на него, протянул руку Булаку, потом Гончарову.

— В следующий раз приеду и специально поинтересуюсь, обращались в вышестоящие инстанции или отсиживались в уголке!

— Наверное, вопрос лучше решать со мной, — нерешительно вставил Булак. Ему стало жаль пожилого сортировщика, его безответности.

— И с вами, Александр Федорович, и с вами! — не остывал Подбельский. — Накопили, выстроили пирамиды? Радуетесь порядку, новые порции принимаете? А куда теперь — на второй, на третий ярус?