Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

На сцене — отец Маши и доктор Гурфинкель. Доктор Гурфинкель — сосед.

Следовательно, в сцене участвуют трое: муж, отец,

доктор Гурфинкель…

Неожиданно для себя я поделил первое место с чешским парнем. Мне вручили медаль с барельефом Яхонтова с одной стороны и пальмовой ветвью — с другой. На медали была надпись: «Я освобождаю слова из плена». Это была моя первая награда, которую я, в конце концов, потерял в переездах.

В конце третьего курса на экзамене по сценической речи было много гостей. Галендеев демонстрировал результат труда. А мы, уже поставленными голосами, пели:

Была пора, когда теплее В июне было, чем сейчас,

При встрече с ним мы все немели, Заслышав этот Зевсов бас.

А время шло, и нас сближали Занятий трудные часы. И потихоньку зазвучали И наши робкие басы.

Но этот бас, лиловый, томный, Кумиром был для нас.

И вот теперь уже успехи, Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу, наверно, есть. Мы с вами связаны навеки. Спасибо небу, что вы есть.

И пусть ваш бас, лиловый, томный, Не покидает нас.

При всей нелюбви к физической культуре, я с удовольствием посещал занятия Николая Николаевича Вощилина — профессионального каскадера, работавшего на многих известных картинах.

Фехтование и ритмика тоже не доставляли мне хлопот, даже азы акробатики давались без особых усилий, делать сальто никто не заставлял.

Но вот танцы были для меня настоящей катастрофой, да и не только для меня.

Танцы начались у нас с первого семестра и продолжались до конца третьего курса. Самое подлое — они еще и стояли первой парой в 9.30 утра.

— Все к станку, — торжественно объявляла педагог по танцу Ирина Петровна Кузнецова, демонстрируя в свои почти семьдесят величественную осанку и точеные ноги. — Девочки все Офелии, мальчики все Зигфриды.

Зигфрид, мне кажется, был вонючим животным с мечом, как все рыцари. А вся эта романтизация и лосины — от лукавого. Из мальчиков лишь Вова Осипчук по складу психофизических данных (назовем это так) исполнял плавные движения и не выглядел при этом идиотом. Остальные, даже очень пластичный Аркаша Коваль в черных лосинах, черном бадлоне и чешках вызывал слезы жалости. Меня не спасал и настоящий балетный комбинезон с застежками на плечах. Никакого намека на Зигфрида, сутулая долговязая глиста, да и только. А когда мы неуклюже пытались повторить все эти батманы и па, зрелище было не для слабонервных.

Я был в пятерке парней, которые в первый же семестр завалили экзамен по танцу. Пришлось нашим девочкам готовить нас к пересдаче, и мы каждый день репетировали контрданс-экосез и еще какой-то характерный танец. После долгих совместных мук с грехом пополам экзамен сдали.

Зато преподаватель по вокалу сразу проникся уважением к моему большому хоровому опыту, и мы договорились, что я прихожу на занятия только по мере надобности, когда нужно подготовить романс или песню к экзамену.

А вот госпожа Барсова, которая вела у нас музыкальные занятия, поначалу никак не прореагировала на мою биографию. Мне было лень объяснять ей, что я писал гармонические четырехголосные диктанты. И несколько занятий, пока она объясняла, что такое скрипичный ключ и на какой линейке находится нота си, развлекал себя, как мог. Наконец, Барсова не выдержала.

— Поднимите руки, кто знает, кто такой Пендерецкий? — бросила она с вызовом.

Я один поднял руку.

— Вон отсюда!

Зачет мне поставили автоматом.

Общеобразовательные предметы меня тоже не напрягали. В училище я получил хорошую закалку. В старших классах, когда нас осталось девять человек, хочешь не хочешь каждый день приходится отвечать, поэтому у меня был какой-то багаж. К тому же многие преподаватели в институте относились к нам снисходительно.

Офицер в отставке Николай Никитович (фамилию память не сохранила) читал нам курс по гражданской обороне. Его занятия всегда проходили в дружеской, непринужденной обстановке. Для доходчивости он объяснял нам свой предмет, опираясь на наследие Станиславского.

— Если произошла атомная вспышка, — рассказывал Николай Никитович, — по сигналу тревоги всем надо надеть противогазы. После чего организованно идти в направлении палаточного лагеря, а санитары должны отыскивать раненых. Потому что, как писал Константин Сергеевич Станиславский в «Работе актера над собой», часть первая, «Работа над собой в творческом процессе переживания. Дневник ученика», том второй восьмитомного собрания сочинений, страница 57: «…урок научил вас тому, что сценическое действие должно быть внутренне обосновано, логично последовательно и возможно в действительности…»

Все знали, что военрук писал роман «Селевой поток в горах», героями которого было все руководство ЛГИТМИКа. Время от времени он предупреждал, что роман движется к концу и скоро все узнают, как ректор и его заместители ведут себя в экстремальной ситуации. Мы получили дипломы, а роман еще не был закончен. О дальнейшей судьбе этого разоблачительного произведения мы так и не узнали.

Больше всех нас любил Лев Иосифович Гительман. Один из образованнейших преподавателей, он замечательно читал историю зарубежного театра. Лев Иосифович так любил театр, что благоговел даже перед будущими артистами. Зачеты и экзамены по его предмету были для нас настоящим праздником.

— Каких древнегреческих драматургов вы знаете? — интересовался он с таким видом, будто готовился услышать самую страшную тайну, доступную лишь избранным.

— Эсхила… Эврипида… Софокла.

— Блестяще! Давайте вашу зачетку.

Или еще лучше:

— Как начинается монолог Гамлета?

— Быть или не быть?..

— Гениально!

И в твоей зачетке тут же появлялось «отл».

Но не все преподаватели относились к нам с любовью и нежностью. Политэкономию читала дама, которая всерьез думала, что без знания ее дисциплины артист не может выходить на сцену. Наше мнение на этот счет ее совершенно не волновало. Наверное, она была неплохим преподавателем, потому что основу науки мы все же уловили, но сдать экзамен нам казалось немыслимым.

С Димой, Аркашей и Сашей мы решили, что у нас лишь один выход — зарифмовать основные постулаты и выучить их наизусть. Это был титанический труд. Мы переложили на поэтический язык основной закон капитализма, суть производственных отношений и прибавочной стоимости, кое-что даже положили на музыку.

Приходим на экзамен, всем курсом заходим в аудиторию и торжественно объявляем, что предлагаем свое видение дисциплины и с воодушевлением исполняем в стихах и под гитару марксистскую теорию.

Мы думали, что преподаватель тут же разрыдается от радости от такого глубокого проникновения в постулаты вверенной ей дисциплины. Но она лишь сдержанно похвалила нас и предложила тянуть билеты. К такому повороту событий мы не были готовы, все дружно завалили экзамен.