Леоиндов Леонидович - Я оглянулся посмотреть

Забл хватает телефон и пытается выйти на балкон:

— Сейчас-сейчас.

Ада:

— Забл, только не надо ломиться на балкон!

Финал скомкан. Тонет в общем хохоте.

Мы никогда не звали друг друга по имени. Коля был Фома, Андрей — Забл, Алеша — Мурик, я — Максимуш. Но были и другие клички. Меня звали Мох — из-за волосатой груди, единственной в коллективе. Колю — Нос, еще с армии. Иногда Забл был Хронь-Пьянь, Александров — Туз-Пуз; его тогдашняя подружка из-за общей невыразительности была прозвана Тля-Бля.

Порой клички подсказывала сама жизнь. В ночных посиделках в центре внимания обычно был Коля. Ему хватало для вдохновения и троих слушателей, чтобы начать свою пропаганду и агитацию.

Когда «Секрет» возвращался из Монголии в комсомольском поезде, Фома неожиданно пропал. Мы его обыскались. Наконец прибегает Леша:

— Нашел, идите — посмотрите.

И потащил нас в вагон-библиотеку. Человек шестьдесят комсомольских работников сидели, разинув рты, а Коля вдохновенно что-то им втирал. Точно по картине — приехал на село пропагандист.

У Фомы настоящий талант общаться с народом, за что мы иногда звали его — Ленин.

После концерта в Северодвинске мы с Фоменко зацепили каких-то двух девушек и привезли их в Архангельск. Чего они с нами поперлись?! Еще большая загадка — зачем нам-то это было надо?

Сразу было понятно, что с ними ничего не выйдет. На этот раз мы жили с Фомой. Он был в одной комнате, я в другой. Промучился я с этой девушкой часа полтора и, потеряв надежду, уснул. Просыпаюсь от того, что кто-то гладит меня по голове. Открываю глаза. Рядом, опершись головой на руку, с материнской лаской в глазах смотрит на меня моя вчерашняя знакомая.

— Ну что, проснулся, мой кудряш?

Мало того, что она еще здесь, да еще — такое!

Но поскольку это было, кроме всего прочего, очень смешно, я имел неосторожность рассказать о случившемся пацанам, после чего был Кудряшом довольно долго.

Заблудовский тоже разок крепко прокололся. На гастролях в Новгороде, во время обеда в ресторане «Детинец» — чудесное место по тем временам, с хорошей кухней и единственной и неповторимой медовухой.

После нескольких стаканов этого напитка Андрей вдруг говорит:

— А меня ведь хотели назвать…

Тут он осекся, понимая, что сказал лишнее, но было поздно. Все замерли в стойке сеттера, взявшего след.

Андрей понял — деваться некуда:

— …Назвать Взиль.

С нами случилась истерика.

Отец у Андрея — Изиль. Это не иностранное имя, это аббревиатура — Исполняй заветы Ильича. А нашего Забла, оказывается, хотели назвать — Выполняй заветы Ильича. И был бы у нас в группе Взиль Изильевич.

Мы долго не могли успокоиться, а потом стали фантазировать, что его сын должен быть Перевзиль — Перевыполняй заветы Ильича.

Так Заблудовский долго ходил у нас Взилем.

Одно время Забл был у нас исключительно Изин сын. На каком-то банкете в Театре комедии Андрей уволок одну актрису значительно старше себя в пустой зрительный зал и там начал за ней ухаживать.

— А тебя как зовут? — поинтересовалась дама.

— Я Заблудовский Андрюша.

— О господи! Изин сын.

Леша не стал доверяться случаю, а придумал себе кличку сам — Леша-пять-шесть. Он всегда говорил:

— Мурашов не отвечает за Лешу-пять-шесть, это два разных человека.

Спорить с ним было трудно. Мурашов вел себя прилично, по трезвости.

Переписывал в тетрадку всемирную историю разными фломастерами, что, видимо, являлось сублимацией Порядка и, соответственно, борьбой с Хаосом. Но таким Леша бывал редко, чаще мы видели совсем другого человека.

В нашу бытность в мюзик-холле у Леши начался роман с танцовщицей Люсей. Девушка она была видная даже по мюзик-холльным меркам. Сине-белая прическа, ноги от подбородка, вздернутый носик и густой низкий контральто — в общем, девушка интересная во всех отношениях. Из-за общей стати гастрольная подруга Мурашова получила кличку Люська-Шкаф.

Она относилась к Леше очень трепетно и терпела не только его самого, но и Пять-шесть.

Пять-шесть любил пошалить. Одно время мы долго жили в московской гостинице «Космос», и Леша с Люсей периодически пили пиво в местном валютном баре. Приняв достаточно на грудь, Леша разыскивал какого-нибудь одинокого иностранца и, изображая сутенера, предлагал им свою подругу. Торговался всегда долго. «Товар» молча сидел и слушал, а когда сделка подходила к концу, Люська спокойно брала Пять-шесть за руку и уводила спать. Леша не сопротивлялся, наоборот, был к этому готов, приходил в бар уже в войлочных тапочках и трениках. Причем треники были все заляпаны краской, Леша делал в них ремонт.

Однажды Пять-шесть обоссал гостиницу «Космос». Я привел девушку и закрылся с ней в номере. Леша решил, что с ним вечер пройдет интереснее, и стал барабанить в дверь. Я объяснял, что не собираюсь его приглашать.

— Пустите меня или я обоссу дверь, — пригрозил Пять-шесть.

— Обоссы.

Он обоссал.

Когда мы играли по несколько концертов в день, да еще много дней подряд, мы договаривались не пить. Но однажды Пять-шесть чуть не сорвал нам выступление.

1989 год начинался для нас двадцатидневным марафоном в Москве. 1 января в полдень «Секрет» уже должен был выйти на сцену, вести концерт в первом отделении, а во втором — выступать сам.

Новый год отмечали за одним столом, выпили символически.

Но наутро Алешу Мурашова мы не обнаружили. Вместо него в бессознательном состоянии валялся Пять-шесть.

Пришлось грузить тело в машину, везти в концертный зал, там обмыть его в холодном душе и влить в него немало минералки. Все процедуры помогли лишь частично.

О том, чтобы выпустить Мурика с конферансом, не могло быть и речи. Оставалась надежда, что ко второму отделению Пять-шесть превратится в Алешу. Но этого не произошло.

Пришлось срочно пригласить трех барабанщиков из других групп, которые, скрытые задником сцены, стояли за спиной Мурашова и подсказывали ему, что играть. В случае надобности они были готовы подхватить выпадающие из неверных пальцев палочки. Крайние меры не понадобились.

Как мы отыграли, не помню. Помню, что было стыдно.

Еще больший стыд я испытал за себя при других обстоятельствах.

Как-то «Секрет» возвращался с гастролей из Ростова-на-Дону. Сидим в купе, и на наших глазах Заблудовский начинает желтеть. Ему становится по-настоящему плохо. Прекрасный момент показать всю любовь к ближнему, но не тут-то было. Вид несчастного друга приводит нас в сумасшедший раж. На мотив песни «Наташка», где есть слова «опустел перрон — можно уходить» мы дружно заорали:

— Пожелтел Андрей — можно хоронить!

Когда приехали домой, выяснилось, что у Андрея настоящий гепатит, и он мог вообще не дожить до Ленинграда.