Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Угоняли нас, молоденьких шестнадцатилетних девочек, провожали всей деревней, плакали и прощались навсегда. В Наровле нас посадили в телячьи вагоны. В поезде было очень много девчат, так было тесно, что мы могли только стоять. Когда сильно уставали, то садились или ложились на ноги стоящим. Сутки ехали без единой остановки. И вот поезд останавливается в чистом поле. Открыли двери, велели выйти, оправиться. Вышли, видим — ряд пулеметчиков вдоль поезда, но после суточной езды не до стеснения было. А вдоль состава над нами летают два немецких самолета — сопровождение. Это потому, что, когда угоняли предыдущие партии в Германию, нашлось немало смельчаков, которые выламывали пол в вагонах и выпадали на шпалы, убегали.

Уже не помню, сколько времени нас везли. Прибыли в Германию. Остановились в каком-то городе. Нас загнали в баню на дезинфекцию, одежду — тоже на дезинфекцию. И уж потом привезли на распределительный пункт, откуда нас разбирали, как скот, кого куда. Кто попадал к фермерам, кто в лагеря. Из нас, белорусов, выбрали человек 50 девочек, в том числе и меня, и увезли в Мюнхен, в лагерь, который находился на окраине города, на улице Вайер-Брюнер. Потом мы узнали и другие улицы: Людвигштрассе, Гофманштрассе, пл. Марии. Красивый город, но не для нас. Для нас — лагерные бараки за колючей проволокой в несколько рядов. Очень запомнился первый ужин, потом уже привычным стало — принесли 30-литровую кастрюлю воды и на дне лежали ровно пять картофелин. Вечером раздали 100 граммов хлеба на утро, а утром давали кипяток. Со следующего вечера стали варить постоянную баланду, да такую, что мы по молодости своей сочинили частушку:

Бывало часто и так: наварят квашеной брюквы, а там полно белых жирных червей. Тут уж кто матерится тихонько, кто мамочку вспоминает, кого-то рвет. Но голод был настолько сильным, что мы ели. Выключали свет, ели в темноте, а когда зажигали свет, у каждой чашки лежала кучка червей. Чувство голода присутствовало всегда, все три года, изо дня в день. Когда мы шли по городу на работу и до нас иногда доносился запах печеного хлеба, кто послабее — падали в обморок.

Вскоре в наш лагерь привезли партию украинок и среди них были детдомовские девочки от 12 до 14 лет. Потом прибыли полячки. У нас в лагере был отгорожен проволокой один барак, где жили человек 10 мужчин — французы и итальянцы. За время пребывания в лагере сменилось три коменданта. Первый был очень недолго. Второй задержался у нас месяцев на пять. С ним была жена — врач.

Работали мы на военной фабрике по 12 часов в день. Первые несколько дней нас возили на городских трамваях, но, видно, горожанам-немцам это не понравилось, и мы, вплоть до 1943 года, пока фабрику не разбомбили, ходили пешком за несколько километров на работу. Бомбы попали и в наши бараки, вместе с которыми сгорела наша немудреная одежда, обувь. Уцелел один барак. Девочки из уцелевшего барака поделились с нами чем могли, но, конечно, всем не хватило. Обувь немцы привезли быстро. Это были выдолбленные из дерева башмаки. Ходить было в них мучительно. А поскольку мы выходили на работу из лагеря рано и топали через весь город, то легко можно представить, какой звонкий перестук разносился по сонным улицам Мюнхена. Опять горожанам не понравилось и нас заставили ходить вокруг города, в обход жилых кварталов, получалось 17 километров.

Старая фабрика была небольшая, но народу работало очень много. Работали стоя, паяли коробочки, заливали черной массой. Было настолько дымно и угарно, что я однажды пошла в туалет, упала без сознания и находилась там долго, потому что с нашей еды туалет почти не посещали. Только когда надзиратель обратил внимание, что меня нет на рабочем месте, начали искать. В лагерь меня несли на носилках французы все 17 километров. В сознание я пришла через сутки. Жена коменданта сделала мне укол, а когда я пришла в себя, дала выпить таблетку. Я была настолько слаба, что не поднималась две недели. Я благодарна жене коменданта: она спасла мне жизнь. Почему она это сделала? Не знаю. Может, жалела нас, девочек, вечно голодных, оборванных, изнуренных непосильной работой. Когда все уходили на работу, врач приходила ко мне каждый день и приносила стакан молока и граммов 300 белой булки. Если у меня падали крошки на постель, она тотчас их подбирала и все приговаривала по-немецки, прикладывая палец к губам, описывала круг рукой вокруг шеи. Тогда я сообразила, что никому не должна говорить, что она приносит мне поесть, что ее могут повесить за это. И я молчала. Надо сказать, что и комендант по сравнению с другими был не жестоким человеком. Когда, уже порядочно изодрав в кровь ноги в деревянных башмаках, мы начали у него просить другую обувь, он привез нам другие деревянные башмаки, но они изгибались в подошве, в них можно было ходить. В то время из нашего лагеря убежали две девушки, их, конечно, поймали вскоре, отправили в концлагерь. А начальника лагеря вместе с женой в наручниках вывели из дома, посадили в необычную черную машину. Больше мы их не видели.

Появился третий комендант — высокий, упитанный, с резиновой палкой на ремешке и с большой собакой. Он обращался с нами более жестко. Поднимал нас утром еще раньше, выстраивал в линейку, пересчитывал, и только тогда полицаи уводили нас строем на работу.

Нам давно не выдавали одежды. Зимой и летом носили одну и ту же одежду. Многие перешли на сшитую из мешков. Но вот однажды в 1944 году привезли несколько контейнеров одежды, выставили, комендант говорит: «Выбирайте, кому что подойдет». Мы открыли контейнеры и в ужасе оцепенели, даже дыхания не слышно. Все сразу поняли, откуда и чья эта одежда. Это была одежда сожженных в крематории, задушенных в газовых камерах людей. Никто из нас не смел пошевелиться. В полной тишине комендант обвел нас глазами и как гаркнет: «Взять одежду!» Нас заставили взять одежду, но смерть как будто подступила к нам совсем близко, ведь нас могла постигнуть участь погибших людей в любое время.

И все же война близилась к концу. Мы мало что могли узнавать. Но чувствовались перемены в поведении немцев, да и французы с итальянцами кое-что передавали, у них режим был свободнее.

И вот наступило 27 апреля 1945 года. На работу нас не погнали, не строили. С утра была слышна канонада вдалеке, но днем все стихло. Но потом французы стали кричать: «Америка! Мюнхен!» Мы все уже встревожились, не знаем, чего ожидать, так как комендант в последние дни все чаще говорил, что для нас уже подготовлены «черные» машины.

После полудня к нашему лагерю подъезжают танки, остановились невдалеке. Чьи — непонятно, но не стреляют. Французы первыми побежали к забору, побежали и мы следом, машем кто флагом, кто платком. Танки подъехали к воротам лагеря, все пленные перемешались с американцами, и плачем, и смеемся от радости. И тут же их спрашиваем: «Когда домой?»