Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

В сентябре нас, группу девушек, привезли в немецкую комендатуру, допросили, а потом повезли в Смоленск, а из Смоленска — в Германию в товарных вагонах с закрытыми дверями. Так везли нас целый состав «остарбайтеров» в неведомые края. Из Смоленска и в пути убежать не удалось. В Германии распределили: мужчин отправили работать на фабрики и заводы, а женщин и девушек взяли хозяева.

С 14 октября 1942 г. по 24 апреля 1945 г. я работала у хозяина в Баварии, в Шлиерзее. Трудилась с раннего утра до позднего вечера. Жила в неотапливаемой комнате. В годы войны, спасаясь от бомбежек, приехали к нему три дочери с детьми. В семье стало 18 человек. Я мыла, чистила, стирала, убирала, обслуживала это семейство. Работала без выходных и отпуска почти три года. Питание было очень плохое, на день давали 100 граммов хлеба и немного картофеля. Пила чай без сахара. Я не имела права уходить из дома дальше одного километра, ездить поездом, общаться с русскими. Почти три года я слышала только немецкую речь.

Около дома был небольшой земельный участок, на котором я тоже трудилась. Ни жалости, ни сочувствия не было. Приходилось и болеть, но работать надо было и больной. Рядом находилась фабрика, где изготовляли крем для смазки сапог, там работали русские, украинцы, итальянцы, французы. У них был нормированный рабочий день и были выходные. Я им завидовала, мне у хозяина для себя оставалась только ночь. Очень трудно работать у хозяина. Я не имела права выходить из дома без унизительного знака OST, что означало «остарбайтер».

И так почти три года я прожила, как в тюрьме. А тоска по Родине была невыносимая. Последние годы до окончания войны, когда хозяева уходили из дома, я включала радиоприемник, ловила русскую волну и слушала «Время». О новостях сообщала своим соотечественникам, и как я плакала, когда по приемнику слышала русские слова: «Говорит Москва». Некоторые девушки убегали от хозяев, но я об этом и не мыслила. Куда бежать: все чужое и все чужие, терпела и ждала конца войны.

Мне было страшно, когда английские самолеты летали над Шлиерзее и бомбили, а немцы прятались в подвалы и убежища. И было до слез обидно, когда немцы говорили, что они не хотят, чтобы к ним пришли русские. Они ждали американцев и англичан, ведь исход войны был ясен. И дождались.

Ясно помню тот день, 24 апреля 1945 г., когда ранним утром из окон домов вывесили белые флаги. На улице тишина. И вдруг на площади появился отряд американцев. Строевым шагом они шли по городу, как новые хозяева.

Увидев русских военнопленных, а их можно было узнать по одежде, на которой яркими красными буквами написано SU, что означало Советский Союз, американцы отдали им честь. Ведь в войну были друзьями. Я подошла к телеграфному столбу, обняла его и с плачем тихо сказала: «Господи, придет время, когда я скажу, что ЭТО БЫЛО».

Вернулась на Родину 5 августа 1945 г., сразу устроилась на работу в школу на Фаянсовой, где проработала 28 лет учителем младших классов.

Герасимова Стася Афанасьевна

1925 г.р., ур. д. Лиховня (Белоруссия), проживает в г. Обнинске Калужской области

Родилась я в красивой белорусской деревушке, уютно расположившейся возле речки и окруженной со всех сторон сосновыми лесами. Название она носила Лиховня и, видимо, не зря. Много лихолетий пронеслось над ней, не одну войну пережила. Но Чернобыль накрыл ее своим крылом, и не стало деревни. Были вырыты глубокие ямы, столкнули туда бульдозерами дома, засыпали желтым песком. Теперь там только речушка среди песков, да великолепные стройные сосны, высоченные — неба не видно.

А в июле 1941 года мне едва исполнилось 15 лет, когда война подошла к нашему краю. Зимой у нас уже вовсю хозяйничали немцы. Лиховня находилась в 20 км от районного центра Наровля. Немцы расположились там, но и мы с первых дней установления немецкой власти почувствовали, что такое война.

Первое потрясение я испытала, как и все мои земляки, когда немцы, придя к власти, стали уничтожать евреев. У нас в деревне одна девушка вышла замуж за еврея, к началу войны у них было трое детей: 5-ти лет, 3-х лет и одного года. Белорусы очень трудолюбивый народ, много у нас жило и поляков и русских. А в Жаровле, куда переехала девушка из нашей деревни с семьей жить, проживало много евреев. Ее муж ушел на фронт, просил ее уехать от беды в глубинку России, что делали многие евреи. Но с детьми она вернулась в Лиховню к маме. Как же четко и резко война расставила людей по своим местам. Кто погибал за Родину, кто сражался и поднимал других на борьбу с врагом, а кто и всплыл на грязной волне в обличьи полицаев и предателей. Эти-то и объезжали знакомые им с детства места, вылавливая, выслеживая евреев и партизан. Выследили они и нашу женщину с детьми, хотя она где только ни пряталась: в погребе, на чердаке, в хлеву. Схватили ее с детьми зимой, побросали раздетыми в сани, избили палками в кровь. Помню, как сильно плакал старший мальчик и умолял не бить его. Сани далеко не уехали, остановились. Один полицай брал ребенка за ногу, подбрасывал, другой на лету расстреливал. Так всех и расстреляли. Мать бежала за санями, она страшно кричала, плакала, рвала волосы на себе, а потом просила уже убить ее. Но полицаи не убили, бросили в снег — не еврейка. Убили еще и старенькую еврейку из нашей деревни, у которой все родственники давно разъехались.

В Наровле зверств больше было, потому что городок, народу больше проживало. Там евреев согнали на замерзший пруд. Заставили бить стекла на лед, разули их и гоняли, гоняли пока пруд не стал красным от крови. Других жителей сгоняли и заставляли смотреть на это. Евреев расстреляли.

Уже много десятков лет прошло с той поры, а все страшные картины так ярко встают перед глазами, и так же, как и тогда, ужас и боль в сердце. За год, что я провела на родной земле в военное время много горя, слез пришлось увидеть. Полицаи с немцами часто наезжали расстреливать партизанских связных, родных партизан. Полицаи бросали детей в колодцы, вешали детей. Или, когда ловили партизан, сгибали верхушки двух берез и привязывали партизана за ноги. Сгоняли всю деревню смотреть. Человека то отпускали, то поднимали, умирал он в страшных мучениях. Или загоняли людей в сарай, обливали бензином и поджигали. Кто пытался выскочить, добивали из пулемета. Партизанских отрядов в Белоруссии было много, и погибло тогда очень много людей.

Заканчивался 1941 год, когда немцы первый раз начали угонять молодежь в Германию. Прослышав об этом, мы — девочки, которые были всей молодежью в деревне, поразбегались по дальним деревушкам. Я убежала за 80 километров в Хойницкий район к сестре. Но душа болела за стариков-родителей, которые остались одни. Вернулась в Лиховню. Некоторое время было спокойно. А летом 1942 года снова начались угоны. И теперь уже нас, беглянок, предупредили, что если еще раз убежим, перестреляют родителей. Отвечал перед немцами за угон староста. Как же я его упрашивала оставить меня дома: «Корову отдам, все, что в хате есть, возьмите, только оставьте дома». Но он ответил: «Что нам захочется, мы и сами заберем, но если убежишь, на другой день родители будут висеть на дереве».