Оливер Сакс - В движении. История жизни

О дорогая, о чудовищная Кармель! Она всех приводила в ярость, по крайней мере в своей семье, но у меня к ней была слабость.

В течение многих лет Кармель была мифологической фигурой (актриса, да еще где-то в Кении!), но в 1950-е годы она приехала в Нью-Йорк, вышла замуж за режиссера по имени Дэвид Росс и на пару с ним основала маленький театр, чтобы ставить там пьесы своих любимых Ибсена и Чехова (хотя ее предпочтением всегда был Шекспир).

Я встретил ее в мае 1961 года, когда предпринял путешествие из Сан-Франциско на мотоцикле – том самом подержанном мотоцикле, который «сдох» в Алабаме. Остаток пути я проделал на попутках, а потому был довольно грязным и растрепанным, когда появился в ее элегантной квартире на Пятой авеню. Кармель велела мне принять ванну и дала чистую одежду, пока моя подвергалась стирке.

Дэвид в ту пору летал высоко – ему сопутствовал успех у критиков и публики и, как сказала Кармель, его начинали рассматривать как главную фигуру в театральном мире Нью-Йорка. Когда я увидел его, он бросался в глаза своим экстравагантным поведением: рычал, как лев, и затащил нас в невероятно дорогой ресторан «Русская чайная», где обед состоял из шести перемен; заказал все, что было в меню, да еще полудюжину разных водок. Это уже выходило за всякие рамки, и я подумал: а не мания ли это?

Кармель тоже сопутствовал успех; она не видела причин, почему бы ей не выучить норвежский и русский – с ее способностями к языкам это не заняло бы больше нескольких недель – и не перевести самой Ибсена и Чехова. Не исключено, что ее перевод был одной из причин того, что провалился поставленный Дэвидом ибсеновский «Джон Габриэль Боркман», на чем Дэвид потерял кучу денег. Большинство этих денег Кармель выудила у семьи, которая нашла их не без труда; Кармель же их так и не вернула. Спустя несколько лет Дэвид попал в Нью-Йорке в больницу – он был склонен к тяжелым депрессиям – и вскоре умер, не то от случайной передозировки, не то покончив с собой. Кармель, глубоко потрясенная, вернулась в Лондон, к семье и друзьям.

Вновь мы встретились с Кармель в 1969 году, когда я писал в Лондоне первые истории для «Пробуждений», а «Мигрень» все еще находилась в печати у «Фабера и Фабера». Кармель попросила меня показать, что я сочинил, и, прочитав гранки «Мигрени», констатировала:

– Да вы писатель!

До этого момента никто мне ничего подобного не говорил; «Мигренью» занимался отдел медицинской литературы издательства, который увидел в ней чисто медицинскую книгу, оригинальную монографию о болезни, а не «беллетристику». И еще никто не читал первые истории «Пробуждений», кроме «Фабера и Фабера», отклонившего книгу как неперспективную. Поэтому мне придали сил слова Кармель и ее мысль о том, что «Мигрень» может быть принята не только медицинским сообществом, но также и обычными читателями.

Когда издательство «Фабер и Фабер» отложило публикацию «Мигрени», я стал все больше и больше расстраиваться, и Кармель, увидев это, решительно взялась за дело.

– Вам нужен литературный агент, – сказала она. – Тот, кто будет стоять за вас и не позволит вами помыкать.

Именно Кармель представила меня Иннесу Роузу, агенту, который надавил на издателей и понудил их выпустить-таки книгу. Без Иннеса и без Кармель «Мигрень», наверное, до сих пор не увидела бы свет.

Кармель вернулась в Нью-Йорк в середине 1970-х годов, после смерти матери, и въехала в квартиру на Восточной Шестьдесят третьей улице. Она была кем-то вроде агента для меня и Обри, который занимался серией книг и телевизионных программ об истории евреев. Но ни работа агентом, ни актерская игра (и то и другое – время от времени) не позволяли Кармель оплачивать квартиру в ставшем слишком дорогим Нью-Йорке, а потому мы с Обри стали на это скидываться, что и делали в течение последующих тридцати лет.

В те годы мы часто виделись с Кармель. Ходили вместе в театр. Однажды мы смотрели «Крылья» Артура Копита, где Констанс Каммингс играла летчицу, после удара потерявшую дар речи. Кармель повернулась ко мне, спросила, не нахожу ли я игру актрисы трогательной, и была озадачена моим отрицательным ответом.

Почему? Кармель требовала ответа. Я ответил. Речь, которую изображала актриса, ничего общего не имела с афазией, от которой она якобы страдала.

– Ох уж мне эти неврологи! – сказала Кармель. – Разве нельзя на время забыть про неврологию и позволить себе увлечься самой драмой, игрой актеров?

– Нет, – ответил я. – Если в речи ничто не напоминает афазию, пьеса для меня теряет связь с реальностью.

Кармель только покачала головой: моя непримиримая ограниченность казалась ей достойной сожаления [69] После спектакля мы пошли за кулисы, чтобы увидеться с Каммингс, и я спросил ее, встречала ли она когда-нибудь в жизни людей с афазией. «Ни разу», – ответила она. Я ничего не сказал, но про себя подумал: «Это видно». .

Кармель была страшно взволнована, когда за «Пробуждения» взялся Голливуд, и я встретился с Пенни Маршалл и Робертом Де Ниро. Но во время празднования моего пятидесятипятилетия инстинкт ее подвел: на вечеринку по этому поводу приехал Де Ниро (как всегда, постаравшийся быть незамеченным), которому удалось, никем не узнанным, пробраться в мой маленький дом на Сити-Айленде и даже подняться на второй этаж. Когда я сообщил Кармель, что прибыл Де Ниро, она провозгласила:

– Это не Де Ниро! Это двойник, его послала студия. Очень похож, но не он. Я знаю, как выглядят настоящие актеры, и провести меня нельзя.

Кармель отлично владела голосом, и ее слова слышали все. Даже я засомневался и отправился в телефонную будку на углу, откуда позвонил в офис Де Ниро. Озадаченные, его люди сказали, что ко мне поехал самый настоящий Де Ниро. Никто не получил большего удовольствия, чем сам актер, который слышал разглагольствования Кармель.

О дорогая, о чудовищная Кармель! Я наслаждался ее компанией – когда она меня не бесила. Кармель была изумительно умна и забавна; иронично-остро имитировала всех и вся; импульсивная, искренняя и безответственная, она была фантазеркой, легко впадала в истерику и была откровенной пиявкой, высасывая деньги из всех, кто ее окружал. Принимать ее в гостях было опасно (я об этом узнал чуть позже) – она грабила хозяйские библиотеки, продавая сворованное в букинистические магазины. Я часто вспоминал тетушку Лину, которая шантажировала богатых, чтобы отдавать деньги Еврейскому университету. Кармель не шантажировала никого, но во многом была похожа на тетю Лину: она была таким же чудовищем, и вся семья ее ненавидела, хотя кто-то и питал к ней слабость. Кармель осознавала свое сходство с тетей Линой.

Когда умер ее отец, все свое имущество он оставил именно Кармель, поскольку из детей она была самой нуждающейся. Если ее братья и сестры и были недовольны этим обстоятельством, то их наверняка утешало, что теперь у нее есть собственные средства и, если она будет жить разумно и не слишком экстравагантно, уже не будет необходимости ссужать ее деньгами. Я тоже чувствовал облегчение оттого, что не буду больше ежемесячно посылать ей чек.