Оливер Сакс - В движении. История жизни

В этот момент Майкл заявил, что ему нужен собственный врач, но не отец, который всегда следил за его здоровьем. Новый врач, увидев, что Майкл теряет в весе и выглядит бледным (и совсем не потому, что не отдыхает), провел обследование и установил, что у него анемия и гипотиреоз. Как только Майклу прописали тироксин, железо и витамин B 12, к нему вернулись силы, а через три месяца исчезли и голоса «диджеев».

В 1990 году, в возрасте девяноста четырех лет, умер наш отец. Хотя живший в Лондоне Дэвид и его семья все эти годы были большой поддержкой для отца и Майкла, стало понятно, что брату одному не удастся существовать в большом доме номер тридцать семь на Мейпсбери-роуд или даже просто одному в квартире. После долгих поисков мы остановились на пансионате, предназначенном для пожилых евреев с психическими заболеваниями, который находился неподалеку, в доме номер семь по той же Мейпсбери-роуд. Здесь за Майклом, который теперь вернул себе приличную физическую форму, будут хорошо присматривать, и ему будет уютно в знакомых краях, где он без труда сможет добраться и до синагоги, и до банка, и до знакомых магазинов.

В пятницу вечером Дэвид и Лили станут брать Майкла на шабат. Моя племянница Лиз будет его регулярно посещать и справляться о его нуждах. Майкл согласился со всем этим с той мерой благосклонности, на которую был способен, а потом пошутил по поводу переезда, сказав, что за свои неполные семьдесят лет путешествовал только один раз – из дома номер тридцать семь в дом номер семь по Мейпсбери-роуд. Из всех связей, которые у Майкла были в семье, самой тесной была связь с Лиз – она на некоторое время вытаскивала его из его мрачных состояний, и они болтали и смеялись.

Пансионат «Илон-Хаус» роль свою выполнил на славу, предоставив Майклу нечто подобное обществу, а также обучив его некоторым практическим навыкам. Когда я приезжал к нему, он готовил мне в своей комнате чай или кофе, чего дома никогда не делал. Он также показал мне в подвале стиральную машину и сушилку – там он занимался стиркой, хотя раньше и подумать об этом не мог. Более того, он не только делал это для себя, но и помогал другим обитателям, постепенно, шаг за шагом, обретая в этом маленьком сообществе пациентов и врачей и некий статус, и некий авторитет.

Майкл больше почти ничего не читал («Не присылай мне книг!» – писал он как-то мне), но сохранил в памяти плоды чтения, которому ранее отдавал дань, и стал бродячей энциклопедией, с которой его соседи могли консультироваться. Помнится, в прошлом на него и внимания не обращали или, в лучшем случае, воспринимали как нечто само собой разумеющееся; теперь же он мог похвастаться статусом знатока и мудреца.

Всю жизнь не веря ни одному врачу, он теперь полностью доверился Сесилю Хелману, который вел его и прочих пациентов пансионата [75] Сесиль Хелман, происходивший из семьи раввинов и врачей, был также физиоантропологом, известным своими компаративистскими исследованиями нарратива, медицины и заболеваний народов Южной Африки и Бразилии. Исключительно вдумчивый ученый и чудесный педагог, он вспоминает свою учебу на врача в Южной Африке во времена апартеида в книге мемуаров «Шаман из пригорода». .

Мы с Сесилем вели дружескую переписку, и он часто писал мне о Майкле. В одном из писем я прочитал:

Майкл сейчас в прекрасном состоянии. Персонал описывает ситуацию как «блестящую». Каждую пятницу вечером в «Илон-Хаусе» он совершает кидуш, и делает это хорошо. Наше маленькое сообщество считает его кем-то вроде раввина, и я верю, что это значительно повышает уровень его самооценки.

Как-то Майкл написал мне: «Я исполняю Святую Миссию, я думаю». То, что слова «святую» и «миссию» он написал с заглавной буквы, а слово «думаю» подчеркнул, говорило об изрядной доле иронии и юмора в отношении самого себя.

Когда в 1992 году от рака легких умер Дэвид, Майкл впал в депрессию. «Это я должен был умереть», – сказал он и в первый раз в жизни совершил попытку самоубийства, выпив целую бутылку сильного кодеинового сиропа от кашля (он потом долго спал, и ничего больше).

Во всем остальном последние пятнадцать лет жизни он провел в относительном покое. Он помогал другим; у него была роль, имелся статус, которого раньше, когда он жил дома, у него не было. Некая жизнь у Майкла протекала и за пределами «Илон-Хауса», когда он выходил прогуливаться по соседним улицам и заходил пообедать в ресторан «Уилсден-грин» (он любил на обед яичницу с беконом и предпочитал ее кошерным блюдам, которые подавали в «Илон-Хаусе»). Лили и Лиз, вдова и дочь Дэвида, продолжали приглашать его в пятницу вечером. Когда я приезжал в Лондон, то останавливался в гостинице неподалеку (наш дом был продан) и приглашал Майкла на воскресный ланч. Пару раз Майкл приглашал меня в свой ресторан и, изображая радушного хозяина, оплачивал счет, что приносило ему огромную радость. Когда я его навещал, он всегда просил меня принести ему бутерброд с копченым лососем и блок сигарет. Я был рад исполнить его просьбу в отношении бутербродов – я и сам обожал лосося; но сигареты мне нравились меньше – Майкл превратился в заядлого курильщика и выкуривал в день до сотни сигарет (их стоимость почти равнялась тем суммам, которые шли на его содержание) [76] Многие пациенты «Илон-Хауса» были заядлыми курильщиками (как и вобще многие больные шизофренией). Я не знаю, было ли это для них средством от скуки, поскольку в пансионате заняться было практически нечем; или же все дело было в фармакологическом эффекте никотина, который мог и возбуждать, и успокаивать. В больнице в Бронксе я наблюдал пациента, который страдал апатией и совершенно отстраненно сидел, пока не делал несколько затяжек от сигареты; тогда он становился оживленным, а потом возбужденным и гиперактивным, как при синдроме Туретта. Служащий называл его «никотиновым Джекилом и Хайдом». .

Курение вредило здоровью Майкла, став причиной не только кашля и бронхита, но и аневризм артерий ног. В 2002 году одна из подколенных артерий у него оказалась заблокированной, почти полностью прекратив подачу крови в нижнюю часть ноги, которая стала бледной и холодной. Возникли и сильные ишемические боли. Майкл тем не менее не жаловался, и только когда все увидели, что он хромает, его отправили к врачу. К счастью, хирургам удалось спасти его ногу.

Хотя Майкл часто и называл себя «обреченным человеком», заявляя об этом гулким голосом всем и всякому, в ежедневных своих встречах он был не очень эмоциональным. Бывали, однако, моменты, когда его суровость уступала место более мягким эмоциям. Наш племянник Джонатан навестил Майкла со своими сыновьями, десятилетними близнецами, и малыши буквально прыгнули на своего дядю, которого никогда до этого не видели, и принялись осыпать его ласками и поцелуями. Майкл поначалу напрягся, потом смягчился, потом рассмеялся и обнял племянников с теплотой и искренностью, которых никто в нем не видел (и не чувствовал) много лет. Джонатан, который родился в 1950-е годы и не застал Майкла «нормальным», был невероятно тронут.