Артемий Троицкий - Гремучие скелеты в шкафу Том 2

Серое небо. Тяжелое настроение. Приезжаем в среднюю школу. (Несгибаемый «Роби», сцена в классной комнате под назидательные слова «В этом сезоне поем о Робинзоне».) Вот так бы резво бегать массовке на пляже… Наблюдаю наяву сцену, до сих пор виденную только в зарубежной хронике по поводу битломании и т. п. (рубрика «Их нравы»). Сотни детишек и подростков с исключительной проворностью преграждают, обступают и напирают. Без признаков агрессивности, конечно. Просто каждому хочется поближе. Вцепившись одной рукой в баул с косметикой, другой пытаюсь выполнять телохранительские задачи. Пугачева быстра и твердолика. Видимо, давно привыкла.

Аналогичные маневры при выезде. «Хорошо все-таки, что я ушла из школы…» Училка была бы модная, судя по сегодняшнему наряду. Мини, черные очки, зачесанные коком волосы. Любой директор бы прогнал.

Вернулись в гостиницу. Жени Болдина нет. И никого нет. Апла Пугачева не любит полного одиночества (хуже «публичного»). Общаемся за бутылочкой «Саян», и вдруг ко мне откуда-то прибредает давно захороненное желание записать интервью. Я понял еще раньше, что делать этого всерьез не имеет смысла. Все до одного интервьюеры Пугачевой — жертвы неумышленного надувательства, потому что в зависимости от времени и места, своего настроения и личности визави она может выдавать совершенно непохожую и даже противоречивую информацию. Здесь кокетка, там передовик труда, а в журнале «Крокодил» просто… отретушированная картинка с базара. Хитрая рекламная политика или крутая редактура? Не без этого, конечно, но главное — сама Апла в своем актерском амплуа.

«Вы не такая же, как все, а?» — тонко подметил я и нажал на заветную красную кнопку. Ниже приводится полный текст ответа А. Б. Пугачевой с незначительными сокращениями.

«Да, я отличаюсь от всех остальных людей. Я чувствовала это с самого раннего детства. (Произносится тоном колдуньи из мультфильма. Далее серьезно.) Мне всегда казалось, что я иду в толпе своих одноклассников, и именно на меня смотрят все люди. Никаких причин для этого не было, потому что я была самая… незаметная среди всех. Ощущение того, что на меня направлены взгляды, камеры, все время меня заставляло даже на пустынной улице держать спину". Ты спрашивал меня, устаю ли я, нравится ли, что я все время в центре толпы… К этому привыкнуть невозможно. Привыкнуть к этому могут или люди нескромные, или халтурщики. Я вроде виду не показываю; нечего делать, сижу, наблюдаю за съемкой. Но в это время я знаю, кто за мной следит, сколько людей сейчас говорит обо мне, кто иронизирует, кто полемизирует, кто уже посылает ребенка за автографом… И нельзя расслабиться, надо держаться. Никакая работа так не утомляет.

Но предчувствие этого с детства… Я, конечно, не знала, что буду артисткой. И, наверное, из-за того, что я даже об этом не мечтала, — как-то воображала себя. Внешность была — да, уникальная… Рыжая, очки круглые, коса-селед-ка… Ужас, ужас. И все равно казалось… И это мне давало возможность быть лидером в классе. В кого-то могли влюбляться, они были красивее, это все знали. Были усидчивее, но я была лидером. Была круглой отличницей. Мне сидеть за партой было менее интересно, а отвечать урок было интересно. Потому что я вставала лицом к классу. Это был для меня зрительный зал. И если я не знала чего-то — это было для меня просто ужасным. Как забыть слова на сцене. И все равно, если бы даже я поскользнулась и упала перед всем классом, я сказала бы: „Ап!". Потому что мне нельзя было иначе. Все знали, что я смогу выкрутиться из любого положения. Я всегда все знала. И только специально иногда я не знала урок. Ну как же это, всегда положительным героем выходить: я чувствовала, что это может наскучить классу. Что мне пора схватить пару для того, чтобы интерес ко мне не пропал. Этот момент я четко вычисляла… вплоть до того, что чуть ли из класса не выгоняли, потому что это был фейерверк. Я не просто „не знала", я еще и игнорировала свой ответ. Могла спеть и станцевать. На учителей мне, правда, везло. Они, взрослые люди, наверное, чувствовали, что я знаю урок, но необходимо просто подурачиться. Все равно меня считали хулиганкой — в лучшем смысле.

Потом еще: каждое лето я отдыхала в таком поселке Новоалександровском на Клязьминском водохранилище, пристань Троицкая. Я и сейчас во сне там бываю. Все мое детство связано с городом, где я училась, и с этим поселком. Все, конечно, отдыхали лучше, чем я, потому что у меня стояло пианино, на котором я должна была отбарабанить три часа как минимум, пока все гуляли. Бабушка Александра Кондратьевна держала меня в черном теле: все шли на танцы, а мне это запрещалось. Люди каникул — это была особая компания. Ни зимой, ни осенью я с ними не встречалась… только летом. Люди из лета. И даже там необходимо было что-то придумывать.

Мы там отдыхали вместе с братом. На год всего меня младше, и очень он был — тогда — хорошенький. Мы наряжали его девочкой, и мальчик, с которым я дружила, должен был в сумерках с „ней" гулять. А я ходила заплаканная, зареванная и говорила, что вот, приехала ко мне Нелли, двоюродная сестра, и можете себе представить, Дима меня бросил и с ней гуляет. И все ребята стали за меня заступаться. „Мы им дадим! — Девчонку хотели побить… — Не плачь, она уедет!" Можно было сразу сказать, мол, давайте. Но я ждала целых два дня. И только вечером на третий день, когда они все, такие воинственные, вышли, я им говорю — пойдемте ото-мстим им. И мой брат, у него два зуба передних были выбиты, он их пластилином белым залеплял, он этот пластилин со страху проглотил… У него косынка была модная капроновая, заколки, мочалку еще пристроили — девка загляденье… И вот эти подходят, а я стою, жду, издали наблюдаю, что будет… И вдруг такой хохот! Наверное, недели две потом только и было разговоров, как мы всех одурачили.

Потом еще собирались мы в Монте-Карло. Такая беседка за деревьями. Вечером. Истории страшные рассказывали. А невдалеке была такая тропиночка. И я оттуда уходила, говорила — сейчас, ребята, приду, бабушка ждет, сама бежала домой, красила лицо в черный цвет — гуталином, надевала белую простыню и проходила по этой тропинке в таком вот одеянии. Сначала меня не замечали. Это надо было каждый вечер в одно и то же время выходить. Потом уже кто-то говорит: „Я это вроде вчера видел…" — „Что?" — спрашиваю. Да какой-то вроде негра в белом одеянии…"Я говорю: „А, это, наверное, дядя Боря ходит купаться вечером". — „Да не-ет… Давай подождем". — „Нет, — говорю испуганным таким голосом, — я уж лучше домой пойду!" Я уходила, снова все это повторяла, возвращалась, и мне все: „Ну вот, как раз было! Ты что!!" Но никто не подходил. Боялись. Неделю так ходила, и пошел слух по деревне: в десять вечера ходит негр. Тогда я совсем обнаглела: я села на предыдущей остановке в автобус, который шел к нам в поселок, надела простыню, быстро намазалась и вышла из автобуса. Еще светло было, я прошла по деревне и пришла к себе домой. Бабушки не было дома, но ее нашли: „Этот негр зашел к вам!!!" И она меня веником выгоняла до тех пор, пока не узнала, что стоя.