Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Из Семидесятой я вернулся в Ленинград, пошел в «На страже Родины» к Литвинову и сказал, что хочу быть полезен газете. Он не спрашивал меня ни о чем, но, кажется, обрадовался и за несколько минут все уладил:

— Будете числиться в резерве Политуправления фронта и находиться в командировке, то есть в газете.

Я спросил, с чего бы он хотел начать, и Литвинов сказал:

— С Ладожского озера. С капитанов кораблей Ладожской флотилии. Покажите капитанов, штурманов, матросов…

Я молчал, не понимая, зачем это Литвинову. Бои шли под Гатчиной, под Пушкином и Колпином, в такое время показывать Ладожскую флотилию, торговые суденышки?

— Сегодня немцы вышли к Неве, в районе Ивановского, — сказал Литвинов. — Железнодорожное сообщение между Ленинградом и страной прервано.

…Начался первый день блокады. Не многие знали об этом, а те, кто знал, не понимали до конца, что это такое. А те, кто и знал и понимал, скорей бы отдали свою голову, чем поверили бы, что за этим первым днем потянутся еще девятьсот.

И все-таки это был первый день. В этот день я был на Ладоге. Еще никто не назвал ее «Дорогой жизни». Этого слова тоже еще не было. Но единственный путь, соединяющий нас со страной, потому и названный «Дорогой жизни», что он был единственным, уже проходил по ладожским водам.

День был серенький, дождливый, все выглядело подчеркнуто грустно — и ветхая пристань, и пароходик с поникшей трубой, пароходик моего детства, гудевший на Неве перед каждым мостом и складывавший свою трубу перед его аркадами. И толпа женщин и детей с уродливыми узлами наспех собранных пожитков, уже успевшая вымокнуть под дождем, уже возненавидевшая свой отъезд и предстоящую чужбину. Если бы не дети, если бы не дети!

Посадка. И это тоскливое слово я запомнил с давних пор, с девятнадцатого и с двадцатого, когда на это слово подымались голодные и тифозные вокзалы, станции и целые города. Если бы не дети, о, если бы не дети! Вот наши жены ведут их по шатким мосткам, вот их несут на руках, вот вкатывают коляску с близнецами, вот кружится над ними фашист, вот что-то кричит капитан…

Двинулись. Помогай вам бог! И почти сразу дико завыла бомба. Не было видно самолета, прямо из туч не спеша летела бомба.

Когда я открыл глаза, я увидел, что пароходик цел. Это было чудо, и больше я не закрывал глаз. И снова вой сирены. И снова все повторилось: из тучи выпала бомба, а целый пароходик шел вперед, и теперь издали его движения напоминали движения опытного пловца. Пароходик шел и шел; впереди него, и позади него, и слева, и справа падали бомбы, а пароходик шел вперед. Мне моряки потом очень подробно объясняли, какие сложные маневры предпринял капитан и как работала вся команда: какое там чудо — замечательное знание дела, опыт, хладнокровие, мужество. И они, зная, что я литератор, проверяли мои записки, чтобы я чего-нибудь не спутал. И я постарался ничего не напутать и очень горжусь, что одна из первых статей о «Дороге жизни» через Ладогу была моя. Но я и сейчас убежден, что видел чудо.

После войны многие немецкие генералы брались за то, чтобы объяснить «чудо под Ленинградом». Надо же было чем-то объяснить, почему Гитлер не был остановлен ни под Брюсселем, ни под Парижем, ни под Афинами, ни под Веной. А под Ленинградом был остановлен. Почему он, обещав сначала «спелый плод», потом «кладбище, которое немцы будут хлорировать», в конце концов все проиграл? Почему были биты все ставки? Сначала ставка на штурм, потом ставка на голод, холод и одичание?

И появились унылые, как саван, тома, в которых все сводилось к тому, что не надо было в сентябре сорок первого окружать Ленинград, а надо было тогда совершить еще одно усилие, и вот тогда-то… Тогда-то и «спелый плод», и «кладбище», ну и все известные удовольствия. Найдена ошибка, к тому же ошибка самого Гитлера, который, как известно, не будучи военным… Найдено: надо было сделать еще одно усилие…

И здесь, впрочем как и всюду, когда они пытаются «объяснить», все спутано. Немцы начали штурм Ленинграда в последних числах августа, восьмого сентября они захватили Шлиссельбург и тем самым завершили окружение Ленинграда. Окружив, блокировав Ленинград, они не только не прекратили штурм, но и в самой высокой степени усилили его. О каких несовершенных усилиях идет речь, когда в сентябре сорок первого немцы изо дня в день наращивали и наращивали свои силы, когда весь сентябрь состоит из самых отчаянных попыток штурмом овладеть Ленинградом!

Чудо под Ленинградом? Да, я тоже видел чудеса под Ленинградом! И старого капитана, который первым проложил путь по «Дороге жизни», и семнадцатилетних девушек, гранатами встречающих танки, и мальчишек, которые целым классом шли на крышу и тушили «зажигалки» под руководством старой своей воспитательницы. Чудо? Если под этим словом разуметь подвиг ленинградцев, я действительно видел чудеса.

Подвиг — слово старое, как Россия. Не знаю, из этого ли слова выросло подвижничество или подвижничество — мать подвига, но родство этих слов бесспорно. Нельзя совершить подвиг, не будучи к нему душевно подготовленным, подвигнутым — всей ли своей жизнью или минутой, мгновеньем особенно убыстренной душевной работы. Готовность к подвигу есть нераздельная часть самого подвига. Поражение фашизма под Ленинградом было подготовлено долгими трудами миллионов людей, многими подвижническими поколениями ленинградцев. И готовность ленинградцев все перетерпеть во имя победы в одном сплаве с подвигом ленинградцев, остановивших фашистов в сентябре сорок первого.

Шестого сентября немцы начали обстреливать город из осадных орудий, восьмого сентября началась непрерывная бомбежка города. «Спелый плод» не упал на общеевропейский манер, и теперь они пробовали вариант «сравнять с землей». На следующий день немецких бомбардировщиков стало вдвое больше. Немецкие генералы не знали, что им потом придется доказывать «недостаточность усилий».

В этот день газета послала меня на Кировский завод. Трамваи шли, останавливались и горели, шли снова или останавливались навсегда. Улица Стачек была переполнена людьми. Те, кто мог держать оружие, шли на юг, то есть по направлению к Кировскому заводу, то есть на фронт, женщины с детьми уходили на север, то есть в северные районы города, которые находятся за Невой. Особенной популярностью пользовалась Петроградская сторона.

Обстреливают проходную. Наш трамвай стоит у виадука. Почти все пассажиры военные. Сидим, молчим, слышно только, как ругается старенькая вожатая. Тронулись. Впереди дымно. Но тут и в мирное время дыма хватает…

Из ворот старой проходной выносят носилки. Тела покрыты. Видны высокие резиновые ботинки, которые так трудно достать…