Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

Иван Алексеевич попросил у Камышина разрешения отлучиться часика на два: хочется повидать жену, которая давно уже в Ленинграде.

— Ну конечно, конечно, только узнайте получше, как добираться. На машине не советую, пропусков ленинградских у нас еще нет, обязательно нарветесь на милицию. И уж, пожалуйста, после генерала. Он, наверное, скоро прибудет.

Словно в подтверждение этих слов послышался зычный голос дежурного:

— Полк, смирно!

Когда Камышин говорил о генерале, он имел в виду одного Бельского, а приехал и Бельский, и командир корпуса Шавров, человек старый и больной. Все знали, что он очень болен, но никто не знал, чем именно. Во всяком случае, это было что-то сердечное. Говорили, что больное сердце — результат отравления газами в первую мировую войну.

Шавров принял рапорт от Камышина, втроем они пошли по казарме.

Командир корпуса шел молча, как всегда заложив за спину маленькие, тонкие, сжатые в кулаки руки. Бельский, выбритый, как говорил штабной парикмахер, «до зубов», розовый, сияющий, шел уверенно и чуть впереди всех.

На втором этаже, в расположении батальона Федорова, Шавров остановился, перевел дыхание и сказал Камышину:

— Какие молодцы! Не так, чтобы за час до парада чиститься и крахмалиться, а прямо хоть сейчас на парад.

— У них тут, товарищ генерал-лейтенант, старшина боевой, — вмешался Бельский. — Петр Иванович, просим, — сказал он шутливо старшине и представил его командиру корпуса: — Старый наш солдат, воевал с нами еще под Воронежем.

Память у Бельского была прекрасная, особенно на имена и названия. Этой своей способностью он умел хорошо распоряжаться. Однажды, уже в конце войны, Бельский удивил представителя штаба фронта, без запинки перечислив около тридцати населенных пунктов, взятых нами в Восточной Пруссии. А ведь он не знал ни одного немецкого слова!

По имени-отчеству Бельский помнил почти всех старослужащих солдат. Командиру корпуса нравилось и это, и то, что Бельский умел с ними побалагурить накоротке. Сам Шавров был посуше.

Иван Алексеевич не обратил внимания на знакомый шутливо-добродушный тон Бельского. Глазное было в том, что Шавров похвалил его «хозяйство» и именно эту роту, но заслуга здесь была отнюдь не старшины, а капитана Жолудева, очень способного и старательного офицера, недавно выбранного секретарем батальонной партийной организации.

— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Иван Алексеевич, чуть выступив вперед. — Ротой командует капитан Жолудев.

Шавров кивнул головой, а Жолудев тоже сделал шаг вперед и встал в положение «смирно».

— Отмечаю, товарищ Жолудев, что вы в новых условиях сумели быстро навести порядок, — сказал Шавров.

Иван Алексеевич был очень доволен. Но на обратном пути из казармы он слышал, как Бельский сказал Камышину:

— Этот, как его, ваш новенький, Жолудев, что ли, какой-то он тощий, грудь как у горбатого.

К счастью, Шавров тоже услышал этот разговор.

— Давид, как известно, победил Голиафа, — сказал он негромко, но очень внятно.

Рано утром в дверь постучали. Кому нужна Катя? Наверное, Елизавете Дмитриевне: надо условиться о днях коммунальной уборки…

Но это была Симочка. С ходу она начала извиняться. Она не знала, что у Кати такое несчастье. Конечно, большое несчастье — потерять мужа и ребенка. Что делать — война. Миллионы советских людей принесли жертвы…

Но тут она взглянула на Катю и запнулась.

— Вы уже завтракали? Нет? Впрочем, я ведь теперь тоже не дома питаюсь. И завтракаю, и обедаю, и ужинаю в райкоме. У нас столовая исполкомовская. А к вам специально забежала. Хотите, я уберу вам комнату? Пыль вытереть? Зажечь вам примус?

— Спасибо, ничего не надо.

— Но ведь вы еще не ели, — настаивала Симочка. Было видно, что такая опека ей по душе. Она улыбнулась, а улыбка у нее была прелестная. Да и вся Симочка была прехорошенькая.

— Ничего не надо, — повторила Катя. — Все это зря…

Симочка нахмурилась, но тут же снова улыбнулась:

— Ну что вы в самом деле!.. Я уверена, что мы поладим. У меня уже есть немалый опыт.

«Как у зубного врача, — думала Катя. — Если бы и в самом деле боль можно было выдернуть, как негодный зуб».

— Да, у меня есть опыт, — сказала Симочка, увлекаясь. — Не так давно я вернула к жизни одного товарища… Представьте себе: шинель — и правый рукав болтается. Вначале он тоже сопротивлялся.

— Не хотел возвращаться к жизни? — спросила Катя.

Симочка тактично промолчала. Потом сказала:

— Послушайте меня, Катя. Вы еще молоды. Нельзя же из-за того, что была война, остаться недоучкой. Мы, люди интеллигентные, нужны сейчас как никогда. Если вам тяжело учиться, я вас устрою в школу. Будете, как и раньше, преподавать ботанику. Хоть с завтрашнего дня. Идет?

— Спасибо. Подумаю.

— Можно вас устроить на заочный. Милая, я уверена, что все будет хорошо. Если взгрустнется, приходите ко мне…

Когда Симочка ушла, Катя не спеша оделась. В шкафу на распялках висели платья. Катя дотронулась до них, и ей показалось, что материал от времени истлел и вот-вот разлетится, как жухлый лист. Все-таки она выбрала одно, белое в синий горошек, без рукавов.

Из окна веяло теплом, весною, солнцем. Конечно, так лучше, чем в том дурацком шелковом балахоне. Катя с удивлением рассматривала свои тонкие белые руки. Там, в Германии, было жарко. Лицо загорело, а руки и шея остались белыми, как у больной. Медленно расчесала волосы, стянула косынкой. У нее были тонкие, очень ломкие волосы. Такие, сколько ни причесывай, всегда выбьются, всегда прическа в беспорядке. За эти годы волосы потемнели, стали совсем каштановыми.

И очень бледные губы. Просто удивительно, как это у такой молодой женщины такие бледные губы. Глаза теплого коричневого цвета, прекрасные, страдальческие, а губы сухие, потрескавшиеся.

Она не похудела за войну. Тоненькой и стройной она была всегда. В детстве ее звали олененком.

Трудно жить, когда каждое движение вызывает в памяти тех, кого уже нет, кого она уже никогда не увидит…

В тот день Катя снова пошла по набережной, но не к центру города, а вверх по Неве.

Это был Ленинград, хорошо знакомый ей с детства. Из поколения в поколение Вязниковы жили здесь, за Невской заставой. Катя, конечно, не помнила старые времена, когда не было ни Охтинского моста, ни мельницы имени Ленина, ни Володарского дома культуры. Но она хорошо помнила двухэтажный Ленинград, деревянные домики с палисадниками и огородами.

Отец Кати, Григорий Михайлович Вязников, любил рассказывать о временах уже далеких и все еще близких. Здесь стояли первые баррикады. Сюда приезжал Ленин, и отсюда шли к Ленину. Отсюда уходили бить белогвардейцев. В те годы жителей двухэтажного Ленинграда можно было встретить и под Киевом, и на Кубани, и в Омске, и на Белом море. Те, кто остался жив, нигде не застряли, все вернулись домой, за Невскую. Добрая слава о них осталась и на Украине, и в Сибири, и на Кавказе. А заневскую сталь, заневские полотна, заневский фарфор знала теперь вся страна.