Константин Писаренко - Елизавета Петровна

Едва ли названные члены Синода сомневались в том, какой будет высочайшая резолюция на поданной бумаге. Недаром же Иван Шувалов принял все замечания Церкви и 17 февраля 1757 года отправил исправленный вариант «Опыта о человеке» на апробацию переяславского епископа и архимандрита Воскресенского Новоиерусалимского монастыря Амвросия Зертис-Каменского. Владыка возглавлял синодальную контору в Москве, и от него зависело, когда рукопись Поповского пойдет в набор в типографии Московского университета. Однако архиереям пришлось пережить не торжество, а шок. Вместо царского указа в конце старого или в первые дни нового года Санкт-Петербург наводнили листы с виршами:

Обычно о знаменитом «Гимне бороде» Ломоносова вспоминают в связи с цензурными искажениями, которым Церковь подвергла «Опыт о человеке» Николая Поповского: вроде как придирки духовенства рассердили учителя, и тот отомстил за ученика. Версия с защитой «Ежемесячных сочинений» не рассматривается по причине давней вражды академика с Миллером. Тем не менее гимн — прежде всего акт солидарности с теми, кто проповедовал «множество миров», чего автор нисколько не скрывал, посвятив центральной теме целую строфу:

Учитывая, что патрон Ломоносова Иван Шувалов капитулировал перед Синодом практически без боя, а судьбу Миллера царица еще не решила, сатира о бороде, хотел того Михаил Васильевич или нет, приобретала важное политическое значение, давая редактору научно-популярного журнала шанс одолеть Синод в неравном поединке. А расчет здесь простой: если группа архиереев спорит с одним Миллером, последнего, нерусского и неправославного, можно обвинить в том, что он нападает на Церковь либо из личной неприязни, либо в угоду иностранным державам. И тогда власть должна покарать заносчивого склочника, а то и чужеземного агента. Если же Миллер выступает в союзе с русским академиком, то налицо конфликт интересов двух общественных корпораций — духовной и ученой, который власть обязана урегулировать мирным путем.

Не случайно Кулябка с товарищами, прежде чем искать у государыни сатисфакции, постарались рассекретить имя автора «Гимна бороде», для чего, видимо, в первой половине февраля встретились с Ломоносовым и прямо спросили его, не он ли тот «школьный (образованный. — К. П.) человек», сочинивший «оной пашквиль». Ответь Ломоносов «да», и какой-то формы епитимьи ему не миновать, зато Миллер был бы спасен. «Нет» означало как минимум чистку редакции ежемесячника и введение в нем предварительной церковной цензуры. Михаил Васильевич выбрал не то и не другое, а «золотую середину»: иронией, насмешками выразил сочувствие «Имну», но автором себя не признал. Зато после свидания он написал злую и опять же анонимную эпиграмму против бородатых священников, что хуже и самих «козлят малых»… В итоге 6 марта 1757 года члены Синода потребовали у царицы отослать к ним для «увещевания и исправления» Ломоносова как подозреваемого, а не виновного в греховном проступке. И что же Елизавета Петровна?

Похоже, летом 1756 года Иван Шувалов не ради простой демонстрации лояльности православным иерархам отнес на церковную экспертизу стихи Поповского, а пожертвовал ими нарочно, чтобы, когда понадобится, Синод не мог упрекнуть сановника и стоявшую за ним императрицу в потворстве ученым вольнодумцам. Власть заранее позаботилась о том, чтобы в назревавшем противоборстве выглядеть не-ангажированным арбитром. Как мы помним, у императрицы эта роль — излюбленная. С ее помощью она неоднократно без ущерба для собственной репутации реализовывала проекты, не имевшие безоговорочной общественной поддержки. И на сей раз Елизавета Петровна не собиралась примыкать к большинству. Оттого и столкнулся Синод сначала с одним академиком, а потом и с другим. По поведению и Миллера, и Ломоносова видно, что оно кем-то координировалось: они, не ладя друг с другом, действовали сообща. Оба, дразня духовенство, откровенно нарушили грань дозволенного, и оба проигнорировали пример первого министра Ивана Шувалова, уклонившегося от ссоры с Синодом. Наконец, то, что вспыльчивый Ломоносов, беседуя с архиереями, выдержал правильную линию и не наговорил сгоряча лишнего, тоже подразумевает присутствие за его спиной кого-то, чье доверие академик постарался оправдать.

И этим доверителем могла быть единственно Елизавета Петровна, намеревавшаяся окончательно избавить российскую науку от навязчивой и подчас вредной опеки православного духовенства. Понятно, что настроить против себя целое сословие ей вовсе не хотелось, почему и потребовалась услуга двух уважаемых профессоров, взявших на себя неблагодарную миссию отважных оппонентов Синода. Миссия же государыни состояла, наоборот, в ласковом убеждении первосвященников оставить ученых в покое, не нервировать их и не провоцировать обвинениями в ереси на сочинение сумасбродных и обидных стихов. Более чем вероятно, что от императрицы исходил еще один совет архиереям, которым они не преминули воспользоваться: месяца через три, в июле 1757 года, по столице разошлись вирши некого Христофора Зубницкого «Передетая борода, или Имн пьяной голове» — пародия на ломоносовские рифмы, больно задевавшая академика, питавшего слабость к хмельному зелью. Михаил Васильевич принял вызов и ответил эпиграммой, высмеивавшей как автора пародии (скорее всего, им был епископ Дмитрий Сеченов), так и его консультанта Василия Тредиаковского, с членами Синода весьма дружного. Завязалась довольно ожесточенная полемика не без пользы для главного дела: на «Ежемесячные сочинения» церковные деятели с тех пор уже не покушались. Популяризация системы Коперника фактически стала легальной, что и подтвердило второе издание «Разговоров» Фонтенеля, вышедшее без каких-либо препон в 1761 году тиражом свыше 1200 экземпляров.

Таким вот образом, двумя большими «дискуссиями» — о правилах бракосочетания и о пропаганде «множества миров» — дочь Петра Великого сумела добиться от российского духовенства постепенного смягчения идейной нетерпимости, отказа от консерватизма в обрядовых вопросах и агрессивности в отношениях с наукой. Тактика, избранная Елизаветой, вынудила Синод смириться с новым порядком (духовенство обращает августейшее внимание на те или иные погрешности, а государыня в зависимости от политической целесообразности либо исправляет, либо узаконивает их), обеспечившим плавность и мирный характер процесса, которые, учитывая нравы многих священнослужителей, изначально вовсе не гарантировались. Достаточно вспомнить пример епископа Ростовского Арсения Мацеевича, легендарного борца с церковной реформой Екатерины II, расстриженного и посаженного в тюрьму великой императрицей. И как не подивиться тому, что «легкомысленная», «капризная» «тетушка» «северной Семирамиды» умела добиваться поставленных целей, не ссорясь с упрямцами вроде Мацеевича… {86} 86 О «дискуссии» вокруг системы Коперника см.: Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 8. М.; Л., 1959. С. 618–629, 1060–1069, 1072–1080; Ломоносовский сборник. 1711–1911. СПб., 1911. С. 86–103; ЧОИДР. 1865. Кн. 1. Отд. 5. С. 59–61; 1867. Кн. 1. Отд. 5. С. 7, 8; Барсов Т. В. О духовной цензуре в России // Христианское чтение. 1901. № 7. С. 111, 112; Модзалевский Л. Б. Ломоносов и его ученик Поповский //XVHI век. Вып. 3. М.; Л., 1958. С. 136–139; Кинелъм Е. Я. Произведения Фонтенеля в России в XVIII — начале XIX в. // Французский ежегодник. 1976 г. М., 1978. С. 180, 185.