Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

…Стихи меня кормили. Я получал гонорары за публикации, но что еще серьезнее — подружился с Всесоюзным бюро пропаганды художественной литературы. Великая была организация! Могла тебя откомандировать для творческих встреч с трудящимися в любой уголок Отечества — хоть на Алтай, хоть на Сахалин, хоть в ныне суверенную до неузнаваемости Эстонию… Выступив перед читателями, ты должен был отметить в месткоме особую путевку. За выступление полагалось 15 рублей. Деньги предприятия и организации охотно перечисляли из так называемых фондов соцкультбыта. Понятное дело, в дальние края меня отправляли не с одной путевкой. Прибыв на место, я обычно шел к партийному начальству, которое, сделав несколько строгих директивных звонков, направляло меня в массы».

Отнюдь не все председатели колхозов радовались при виде столичного гостя: в страду у колхозников не было свободной минуты. Но все-таки в обеденный перерыв люди, слушая его стихи, искренне аплодировали. Так когда-то артисты выступали перед готовыми к атаке бойцами, воодушевляя их на ратный подвиг. Поэт понимал, что просто обязан зарядить людей поэтической энергией, которая поможет им в тяжелом труде. Обычно особые эмоции вызывали у слушателей лирические строчки, которые порой исполнялись на бис:

«Никогда не было и не будет, наверное, более благодарных слушателей стихов, чем женщины из российской глубинки. Они, несмотря на свою трудную и довольно однообразную жизнь (а может быть, именно благодаря этому), обладают чрезвычайно высокой душевной культурой и особой чуткостью к слову. Поэт просто обязан постоянно проверять себя чтением стихов, скажем, в районной библиотеке. Если люди, собравшиеся там, не воспринимают твои стихи, не сопереживают им, значит, делаешь что-то не то. <���…> Стихи, оставляющие эмоционально-равнодушной «нефилологическую» публику, — не поэзия. Возможно, это какой-то другой, весьма уважаемый и перспективный вид интеллектуальной игры, в которой тоже используются размер, рифмы, тропы… Но поэзия — это то, от чего загораются глаза и холодеет под ложечкой у грустной бухгалтерши, пришедшей вместо обеда послушать залетного стихотворца. Советская поэзия дала не только несколько поколений прекрасных поэтов, она воспитала несколько поколений замечательных читателей и слушателей поэзии».

Конечно, бывало и такое, что руководитель колхоза или предприятия не был готов развивать и просвещать своих работников вместо того, чтобы гнать с ними план. Случалось даже, что столичному гостю засчитывалось больше встреч с читателями, чем было на деле. Юрию и совестно было принимать в таких случаях подписанную и скрепленную печатью путевку, но директор колхоза обычно искренне радовался, что ловко решил возникшую проблему, и совесть успокаивалась. Да, деньги на соцкультбыт руководители производств порой зажимали, но тратить их на что-либо еще, даже при острой необходимости, не могли.

В начале 1980-х Юрия Полякова знали все начинающие поэты СССР от Бреста до Курил: несколько лет он вел на Всесоюзном радио в рамках передачи «Ровесники» поэтический клуб «Березка»: разбирал присланные в редакцию стихи и давал советы вступившим на тернистую тропу стихотворчества. Писем приходили — без преувеличения — мешки.

В те же годы он руководил еще и литературным объединением в молодежном центре «Авангард» на Каширском шоссе, недалеко от своего дома. На бурные обсуждения стихов и дискуссии собирались порой до ста человек; кстати, некоторые семинаристы стали потом профессиональными литераторами. Однажды руководителя объединения срочно вызвали к первому секретарю Красногвардейского РК ВЛКСМ Вячеславу Всеволодовичу Копьеву.

«Я вошел в кабинет. Навстречу поднялся мой ровесник — рослый (выше меня), спортивный, черноволосый. Он улыбнулся с той ничего не значащей аппаратной приветливостью, после которой мог последовать жесточайший нагоняй. Я в ту пору напечатал свои первые визитные карточки, извещавшие, что вы имеете дело не только с членом Союза писателей СССР, но и кандидатом филологических наук. Он прочитал, посмотрел на меня с уважением и тоже протянул визитку: кандидат физико-математических наук. Теперь и я посмотрел на него с уважением.

— Ну, как там у вас дела в «Авангарде»? — спросил Копьев.

— Ищем таланты. Обсуждаем. Спорим.

— О чем?

— О литературе.

— И об антисоветской? — В его глазах блеснул огонек дознавателя.

— Почему вы так думаете?

— Сигнал был.

— Это неправда! — твердо полусоврал я.

— А как же Ходасевич?

— Его стихи недавно опубликовали в «Сельской молодежи»!

— Да вы что? Как же я пропустил… — Ему явно полегчало. — Так это же меняет дело! Ну, тогда успехов вам в поиске талантов. Но поаккуратнее. Люди-то вокруг разные.

Я подарил ему свою книжку стихов «История любви», и мы расстались довольные друг другом…»

(Вячеслав Копьев — запомним это имя. Он сыграет в судьбе Юрия очень важную роль.)

И вот посреди этой налаженной, обещавшей новые радости жизни Юрий Поляков вдруг ощутил, что «перестал быть поэтом»:

«Это похоже на угасание любви. Очевидно, за поэзию и любовь отвечают в нас какие-то очень схожие пептиды. Сегодня вдруг ты заметил, что у твоей единственной женщины широковаты щиколотки. Конечно, ничего страшного, а все-таки… Через несколько дней ты вдруг обращаешь внимание на то, что она слишком громко смеется. Нет, не вульгарно, просто громко. Но все же… Еще через неделю, когда неожиданно сорвалось ваше свидание, ты чувствуешь, конечно, досаду, но впервые с легким привкусом облегчения. Едва заметным, а тем не менее… Наконец, во время плотского слияния, которое еще недавно было для тебя пьянящим смыслом и назначением всей жизни, ты неожиданно видишь ваши объятия как бы со стороны, ощущая себя участником странных состязаний по межполовой классической борьбе…

Примерно то же самое происходит, когда из души уходит поэзия. В один прекрасный день ты понимаешь, что можешь жить и без стихов. Вчера не мог, а сегодня можешь. Нет, ты, конечно, еще способен их сочинять, и в немалом количестве, благо рука набита — можешь зарифмовать телефонный справочник. Но теперешние, вымученные строчки от прежних, настоящих, отличаются так же, как искусно выполненный восковой муляж от подлинной ароматной антоновки, тронутой крапчатой осенней желтизной. И главное: если прежде стихи были отрадой для души и мукой для разума, то теперь как раз наоборот — они стали мукой для души и отрадой для разума, изощренного в рифмах и тропах».