Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

О. С. Выйдет у вас не сегодня-завтра новая книга или премьера… Расскажете о ней в «Контексте» или промолчите?

Ю. П. Нет, не расскажу, это нескромно. С другой стороны, я же не могу делать вид, будто тот Поляков, который пишет романы, чьи пьесы идут в десятках театров, включая столичные, и тот, что ведет «Контекст», — это два разных человека. Смешно! Я в крайне щекотливом положении. Но цель — привести телевизионную версию современного культурного процесса в соответствие с реальностью — настолько значительна и важна, что я готов ради нее смирить мое писательское самолюбие…»

Поляков вел «Контекст» два года, и передача была чрезвычайно популярна. Воскресным вечером зрители, интересующиеся проблемами культуры, ждали ее в уверенности, что будет острый разговор, неожиданные повороты, а ведущий не даст гостям вещать в привычном режиме, задаст резкие вопросы и потребует конкретного ответа. Ведущий подводил гостей к тому, чтобы они доказывали свою точку зрения, а не объявляли ее изначально верной — как это было принято прежде.

«Мы широко осветили итог премии имени Кандинского, — рассказывает Поляков, — а когда дошло до итогов премии имени Пластова, оказалось, что эта тема вообще не запланирована. Я пожаловался руководству. Тему в план включили, но в последний момент не оказалось свободных камер, которых всегда не хватает на освещение деятельности актеров, режиссеров, писателей, художников, музыкантов, не входящих в «либеральную» номенклатуру. Я устроил спокойный скандал, и мне клятвенно обещали, что через год премия имени Пластова будет в центре внимания канала. Наивные, они полагали, что у меня плохая память! Прошел год, и я спросил:

— Что там у нас с Пластовым?

— С каким Пластовым?

— Тем самым…

— Ой, а он не запланирован…

— Вставьте!

— Все камеры уже расписаны.

— В таком случае следующую передачу у вас будет вести Кандинский.

— В каком смысле?

— В прямом.

Сразу нашлись и место, и камеры. Примерно так же приходилось действовать и при освещении театральных премьер. Если сюжеты про все новинки МХТ имени Чехова под руководством Табакова попадали в эфир автоматом, то информацию о премьере МХАТа имени Горького под руководством Дорониной приходилось буквально выгрызать. Причем шло это не от руководства, как раз главный редактор канала Сергей Шумаков и его заместитель Игорь Пелиев разделяли мою установку на полифонию и меня поддерживали. <���…>

Помню, сижу в гримерной перед эфиром. В комнату влетает, выпучив глаза, руководитель программы. В благоговейно вытянутой руке мобильник.

— Вас!

— На проводе.

— Юрий Михайлович, я вас прошу, не ругайте сегодня в эфире Марка Захарова.

— Да я вроде и не собирался…

— Вы человек увлекающийся… Я вас прошу! Он сказал, у него нелады с сердцем. Может не выдержать…

— Ну хорошо… Хотя я и не собирался…

Накануне я действительно посмотрел в Лейкоме премьеру «Пер Гюнта», которую было не за что ни ругать, ни хвалить. А то, что худруки отдают главные роли своим не очень талантливым женам, детям, подругам и гей-симпатиям, теперь вообще считается нормой. Но, оказалось, Захаров видел, как я выхожу из зала, и ему не понравилось выражение моего лица. В результате он разыскал отдыхавшего на островах в океане руководителя канала и потребовал, ссылаясь на слабое здоровье, чтобы «Поляков не ругал премьеру». Увы, те, кого мы по наивности считаем небожителями в искусстве, нередко забираются туда с помощью «когтей», которыми пользуются электромонтеры, чтобы залезть на столб.

Но особенно мне запомнился случай с директором Московского дома фотографии Ольгой Свибловой и куратором Музея современного искусства, чью фамилию я забыл, очевидно, по ненадобности. Помню только его прическу а-ля Малевич. В ту пору все обсуждали шумный перфоманс, устроенный в Питере группой «Война». Они белой краской нарисовали на разводном мосте, прямо напротив областного отделения ФСБ, огромный фаллос, который в ночной час, по расписанию, поднялся, как говорится, во весь свой нечеловеческий рост.

— Какая эстетическая отвага! — восхищалась Свиблова.

— А разве это не хулиганство? — сомневался я.

— Ну что вы! — уверял а-ля Малевич. — Это экшн. Настоящее актуальное искусство.

— Но ведь напротив ФСБ!

— И замечательно! Дерзость — главное в актуальном искусстве.

— А если нарисовать фаллос, скажем, на стене Музея академика Сахарова, тоже будет искусство?

— Нет, это будет хулиганство! — в один голос воскликнули оба, переглянулись и поняли, что попались.

— Но почему же? Объясните мне, бестолковому, да и зрителям заодно… — лениво попросил я.

— Остановите съемку! — потребовала Свиблова.

— Почему же?

— Мы неточно выразились.

— А по-моему, как раз очень точно!

— Это надо перезаписать.

— Нельзя. Мы работаем в режиме прямого эфира.

— Мы требуем.

— Я отказываюсь.

После долгих препирательств Свиблова и а-ля Малевич подхватились и побежали наверх к руководству. Я давно заметил: чем прогрессивнее творческая интеллигенция, тем больше она любит бегать к начальству. Минут через пятнадцать появилась редакторша, неся в благоговейно вытянутой руке мобильник.

— Юрий Михайлович, — услышал я в трубке смеющийся голос главного. — Перезапиши, я прошу, они же всю передовую интеллигенцию на ноги поднимут.

— Ладно. Но вопросы я задам те же, а они со своим фаллосом пусть как хотят выпутываются.

Выпутались. Мастера!

В таком режиме я проработал два телевизионных сезона, каждую субботу приходя в студию на Малой Никитской улице. Но в какой-то момент почувствовал, что одновременно писать книжки, редактировать «ЛГ» и бороться за здравый смысл на ТВ сил уже не хватает. Не мальчик все-таки. Когда я пришел к Шумакову, заранее предупредив о предстоящем серьезном разговоре, и попросил об отставке, он очень удивился:

— А я-то думал, прибавки к зарплате просить будете.

— Почему вы так решили?

— Обычно под «серьезным разговором» подразумевают деньги. А вы сбегаете! Почему?

— Нет, не сбегаю… — ответил я. — Просто устал…

— Вы первый на моей памяти, кто сам уходит из эфира. Заразная штука, как наркотики…»

В мае 2016 года исполнилось 15 лет, как Поляков заступил на пост главного редактора. Об этом шла речь в апрельском интервью Валерию Бурту, опубликованном на сайте «Свободная пресса».

«В. Б. В заключение вернемся к «Литературной газете». Как она переживает кризис?

Ю. П. Как и вся страна — нелегко. Но кажется, что самый крутой и опасный поворот мы прошли. Во всяком случае, хочется в это верить.

В. Б. Почему вы перешли на новый, небольшой формат?

Ю. П. Здесь есть несколько причин. Во-первых, это дань традиции — такой формат был у первых номеров «Литературной газеты», которые редактировали Дельвиг и Пушкин. Во-вторых, это удобнее для читателей. Скажем, газету можно раскрыть в часы пик в переполненном транспорте. Ну и еще, конечно, чуть-чуть на бумаге экономим… Внешний вид, безусловно, важен, но главное в газете — содержание. Об этом мы говорим на каждой редакционной летучке. И, как водится, готовим «гвоздь» номера. А лучше сразу несколько. Недавно за такой гвоздь — острый материал об открытии в Екатеринбурге «Ельцин-центра» — меня едва не сняли с работы… Материал назывался «Мумификация позора». Дальше рассказывать?