Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

А что если и эти могучие кукольники — такие же марионетки в руках еще более могучего кукловода и нитки, на которых они дергаются, уходят еще выше… в непостижимые небеса?

Тут уж надо размышлять о Вседержителе, но ни Ко-ляскин, ни Тапочкин Всевышнего не опознают, да не очень и ищут. Поляков со Всевышним спознается в третьей книге рассматриваемого цикла. А пока вместо Бога — безногий инвалид Витенька: небесно-голубые глаза, медаль «За отвагу», кружка пива в мускулистой руке.

Сгинул Витенька, герой войны. Коляску его Трудыч попробовал приспособить в хозяйстве, а потом выбросил за бесполезностью»…

В 2002-м в журнале «Нева» вышла повесть «Подземный художник», написанная уже за письменным столом в новом доме в Переделкине.

«История моего вселения в Переделкино — это настоящий детектив. Тогдашний директор Литфонда с красивым именем Рафаэль Гюлумян в конце 80-х бежал от погромов из Баку в Москву. Устроившись в Литфонд поначалу на незначительную должность, он стал расти, матереть, перенаправлять казенные деньги куда следует и сообразил, что одновременно поддерживать в надлежащем состоянии писательское хозяйство и извлекать личное благосостояние не получается. Надо выбирать… А тут еще, как на грех, сгорело несколько казенных дач. И управленец принял смелое рыночное решение: привлечь к застройке пепелищ хорошо зарабатывающих литераторов, а таковых в середине 90-х можно было сосчитать по пальцам. Одно пепелище досталось мне, а второе Юрию Комову — переводчику-синхронисту с английского, долгие годы работавшему в Америке, видимо, по линии спецслужб. Компетентные коллеги отказались от его услуг по причине нараставшей тяги к спиртному, и он вернулся в распавшийся СССР.

Комов происходил, поговаривали, из «кремлевских детей» — его отец долгие годы служил водителем у Булганина, и сам синхронист подозрительно напоминал лицом несостоявшегося сталинского преемника. Впрочем, сам Юрий эти слухи не подтверждал и не опровергал, ему было некогда — он занимался делом. В то время, в начале 1990-х, издательства как ненормальные переводили и печатали любую зарубежную чепуху, удовлетворяя постсоветскую тягу к тамошней массовой литературе. Прилавки были завалены мурой: «Космическими проститутками», бесконечными подвигами Джеймса Бонда, мрачными фантазмами про лягушачьих головастиков, которые в результате попадания крошечного метеорита в родную лужу вдруг превратились в гигантских пираний, пожирающих человечество. Спасал род людской опять же какой-нибудь американец с бугристыми мышцами и непреходящей эрекцией. К сожалению, все это раскупали и взахлеб читали. Братья Стругацкие стали похожи на двух бедных интеллигентных сестричек, одновременно брошенных богатыми мужьями ради силиконовых радостей.

Так вот, Комов сплотил вокруг себя группу старушек-переводчиц, потерявшихся в рыночных условиях, и раздавал им, поделив на пять-семь частей, детектив или триллер, который нужно было срочно — в неделю! — перевести, чтобы издатели смогли опередить конкурентов. Понятно, этот скоростной лоскутно-бригадный метод плохо вязался с качеством переводного текста. Тем более что общая редакция лежала на Комове, который был трезв лишь в тот краткий миг, когда, проснувшись после попойки, шел от кровати к умывальнику. Но рынок командовал: «Давай-давай!» И какое-то время бывший боец невидимого фронта зарабатывал приличные деньги, ведь старушкам из гонорара доставались крохи — поклевать. Однако вскоре «пипл» насытился космическими проститутками и кровожадными головастиками, к тому же издатели стали замечать, что «лоскутные» переводы с трудом поддаются чтению. Мало того: Комов иной раз спьяну путал старушечьи куски, и роман про супермена, в одиночку порешившего всю Советскую армию вкупе с союзниками из Варшавского договора, начинался почему-то не с пролога, а с эпилога: «Красная Москва дымилась руинами, по которым бродили в поисках корки хлеба бывшие секретари райкомов и агенты КГБ…»

В общем, издатели отказались от его услуг, но Юра успел заработать немалые деньги и решил потратить их на дом в Переделкине, чтобы, уйдя на покой, полностью отдаться зеленому змию на воздухе, под шум литературных сосен. Он взял под застройку пепелище от казенной секретарской дачи — результат пиротехнических забав сына Риммы Казаковой Федора Радова, сочинявшего странные и грязные романы, вроде «Змеесоса». То был талантливый и страшный, в сущности, парень — тихий блондин с поросячьими ресницами. По рассказам, Федя выбил глаз однокласснице, и только связи влиятельной матери спасли его от колонии для несовершеннолетних. Помню, по просьбе Риммы Федоровны я взял его на учет в комсомольскую организацию Союза писателей: в прочих местах от него все давно отказались. Иногда чиновная мама со своим помощником поэтом Владимиром Савельевым, похожим на приземистого трансформера, присылала мне взносы за сына, который так ни разу и не показался ни на одном собрании. Он, как и многие советские мажоры, подсел на наркотики и подсадил на них своих сверстников-соседей, обитавших в знаменитом писательском доме в Безбожном переулке на задах Склифа. Почти никто из них не дожил до тридцати. «Выглянешь в окно — снова из подъезда гроб выносят! — со слезами рассказывала мне Галина Степановна, жена поэта Кострова и редактор моего молодогвардейского сборника «Сто дней до приказа». — Ну просто нет сил смотреть… Двадцать пять лет, двадцать семь, двадцать девять…»

Решив, как и большинство писательских отпрысков, пойти по стопам родителей (отец его был видным журналистом-правдистом), Федя как-то навалял и притащил в журнал «Литературная учеба» почти документальную повесть про связь своей матери с поэтессой Инной Кашежевой. Володя Еременко, заведовавший тогда в «ЛУ» отделом, рассказывал мне, что никто в редакции так и не мог дочитать откровения болтливого сына до конца — столько там было запредельной физиологии. Сам же Радов смог в конце концов отказаться от наркотиков — ему сделали дорогую операцию на мозге, отключив «центр удовольствий». Кстати, эту тему я потом использовал в пьесе «Хомо эректус». Римма Казакова, возглавлявшая тогда Союз писателей Москвы, вынуждена была содержать сына с его дочерью (жена его тоже погибла от наркотиков — выбросилась из окна), поэтесса оплачивала все его безумства и последующее лечение, а за стихи в ту пору уже не платили. Даже за песни ничего не перепадало, хотя у Казаковой были и шлягеры:

Видимо, безденежьем и объяснялся тот печальный факт, что она стала небезвозмездно поддерживать художества директора Гюлумяна, а тот с благодарной нежностью звал ее «женщина-лев». Слова «львица» он, вероятно, просто не знал. Дело в том, что писатель-фронтовик В. Огнев, избранный председателем Литфонда, некоторое время то ли не видел, то ли не замечал злоупотреблений своего заместителя-директора, но едва он прозрел, как случился переворот, и под охраной нанятых «чоповцев» состоялась закрытая конференция, на которой Огнев был низвергнут, а председателем избрана Казакова. С этого печального события «маски-шоу» привлекались к боям за писательское имущество с той же регулярностью, с какой лейб-гвардия участвовала в XVIII веке в борьбе за русский престол. Римма Федоровна тут же с присущей ей энергией вступилась за поруганного Гюлумяна. Какое-то время этот тандем торжествовал, заняв помещение на улице Усиевича и взяв под контроль, как говорится, все финансовые потоки, весьма неслабые. У Международного литфонда в распоряжении были, между прочим, не только поселок Переделкино с Домом творчества, но еще и более пяти тысяч квадратных метров офисных и производственных помещений, включая знаменитое меховое ателье на «Аэропорте», описанное В. Войновичем в повести «Шапка». Разумеется, все площади сдавались внаем, аренда квадратного метра стоила тогда от 300 до 500 долларов в год. Вот и посчитайте!