Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

Между прочим. За время моей работы в кино сменилось пять министров и семь директоров «Мосфильма». В большинстве в жизни это были порядочные и неглупые люди. Но они работали на Систему. И еще: я ни в коем случае не хочу, чтобы создалось впечатление, что я пытаюсь выглядеть жертвой Советской власти. Напротив. Я благодарен этой власти за то, что она мне дала возможность заниматься любимым делом. Правда, я не снял все, что хотел. Но снял только то, что хотел! Ну, а замечания? Неприятно, конечно, бывало и до сердечного приступа дело доходило. Но тогда кино финансировало государство. А кто угощает барышню, тот с ней и танцует.

И действительно, логику в их действиях найти было трудновато. После того, как фильм «Тридцать три» запретили, я вместо опалы, неожиданно получил предложение быть председателем совета режиссерских курсов (вместо Трауберга, который, наоборот, почему-то попал в опалу). Леонид Захарович Трауберг – мой учитель, и я сначала отказался. Но потом Трауберг сам попросил меня принять эту должность: он будет моим заместителем и во всем поможет.

И тут начались бесконечные звонки от друзей, знакомых и малознакомых с просьбами посодействовать в поступлении. Я попросил к телефону меня не подзывать – уехал я и вернусь не скоро. После экзаменов. И мы с Резо Габриадзе действительно уехали в Болшево – писать сценарий «Не горюй!».

Однажды Резо посмотрел в окно и сказал:

– А вот и он!

За окном – снег, ветер, пурга. По завьюженной тропинке идет огромный грузин с заиндевевшей бородой и с гитарой под мышкой – актер Нугзар Шария.

Нугзар пришел к нам с просьбой: он собрался поступать на режиссерские курсы. Все, что требовалось, он уже написал: и режиссерскую разработку, и рецензию на фильм и все остальное… Но вот рассказ на тему «Лучший день моей жизни» не получался.

Мы с Резо велели Нугзару поиграть пока на гитаре (играл и пел он очень хорошо), а сами начали сочинять для него рассказ. И вот что мы придумали. Тбилисская Вера-речка вышла из берегов, зоопарк на ее берегу затопило, зверей вымыло. Через день разлив закончился, все вроде бы пришло в норму. Герой рассказа, мальчик, идет в школу по мостику и видит на берегу Веры-речки настоящего крокодила (рассказ от первого лица, и предполагалось, что герой, «я», это Нугзар Шария.) Крокодил то греется на солнышке, то кувыркается, то ныряет в речку… Резвится. И даже стойку делает на трех точках: на передних лапах и носу. А потом приехали пожарники, накинули на крокодила сеть и водворили его обратно в зоопарк. Кончался рассказ так: «Не знаю, был ли этот день лучшим днем моей жизни, но в жизни крокодила он точно был лучшим».

Мы с Резо остались рассказом очень довольны. Нугзар прочитал и осторожно спросил:

– А при чем тут крокодил? Я же про себя должен написать.

– Это юмор. Оригинально.

Шария знал, что на режиссерских курсах я – начальство, и спорить не стал.

Начались экзамены. Сначала члены комиссии знакомились с абитуриентом, потом обсуждали его работы. Дошла очередь до Шария. Задавали ему вопросы, он отвечал. А когда Шария вышел, Трауберг сказал:

– Не могу понять. По ответам – вроде бы не дурак. И рецензия неплохая, и разработка. Но почитайте, что он написал! Георгий Николаевич, вы его рассказ читали?

– Да, – сказал я.

– Это же какой-то бред! При чем здесь крокодил?

– Почему бред? Это юмор, оригинально…

– Нет, Георгий Николаевич. Вы человек добрый и снисходительный, а я вам прямо скажу – только круглый дурак мог такое написать!

Ну, я обиделся и замолчал. Но, поскольку остальные работы Шария получили хорошие оценки, на курсы его приняли.

Между прочим. Я преподавал и на режиссерских курсах и во ВГИКе. Среди моих учеников есть и знаменитые сейчас режиссеры. Но уже лет двадцать, как я не преподаю, – понял, что педагог из меня так себе. Я все время пытался навязывать ученикам свой стиль, свое мироощущение. А отнюдь не все талантливые ученики укладывались в это прокрустово ложе. Педагог должен быть такой, как Михаил Ильич Ромм, – очень широкого восприятия. Ромм всегда тонко чувствовал чужую стилистику и помогал ее выявить. Ему нравилось и он понимал то, что делал Андрей Тарковский, и то, что делал Василий Шукшин – две диаметрально противоположные личности.

После «Тридцати трех» мы с Геной Шпаликовым задумали экранизировать «Мертвые души». У Гены была интересная идея – кроме помещиков, ввести и истории крестьян, «мертвых душ», купленных Чичиковым.

Написали заявку, и я в обход положенных инстанций понес ее сразу Баскакову.

– Опять с «фигой»? – спросил Баскаков. – У вас помещики будут похожи на секретарей обкомов?

– Нет. Не будут.

– Ладно, поговорю с министром. Но здесь торопиться не надо.

– А когда?

– Ну, через месяц, через два…

Режиссер, когда не снимает, зарплату не получает. И если у читателя создалось впечатление, что между фильмами я только, задрав ноги, лежал на диване, думал и курил, – это не так. Помимо того, что я преподавал на режиссерских курсах, между фильмами я еще и снимал «Фитили» и был худруком на картинах дебютантов. А иногда дорабатывал чужие сценарии (существовала такая практика – принятые к постановке сценарии потом – негласно – давали на доработку).

И вот как-то редактор объединения «Слово» Нина Скуйбина попросила меня доработать сценарий начинающей сценаристки Виктории Токаревой по ее же рассказу «День без вранья». Дала мне почитать рассказ и сценарий. Рассказ талантливый, я согласился, и Нина привела ко мне молодую и хорошенькую писательницу Викторию Токареву.

Я человек пунктуальный, как немец, хоть и грузин. И Токареву предупредил: у меня в группе никто никогда не опаздывает. И она приходила ровно к девяти и ни разу не опоздала.

Работали мы примерно месяц, сценарий стал крепче, и объединение его приняло и решило запустить в производство. Руководили объединением «Слово» Алов и Наумов. Я пошел к ним и попросил дать постановку фильма «День без вранья» моему другу Александру Серому, который тогда сидел без работы. Они сказали – нет, они дадут постановку своему другу Кореневу, который тогда тоже сидел без работы. Поскольку объединением руководили они, их слово перевесило. Коренев картину снял, и ее положили на полку: «Что значит «День без вранья»? А в остальное время что, Советская власть врет?»

С Шуриком Серым мы учились на режиссерских курсах, но он не доучился, – вместо дипломной работы получил срок. Приревновал свою невесту Марину к одному человеку, избил его, и тот попал в больницу с серьезными травмами. И Шурику за нанесение тяжких телесных повреждений дали шесть лет.