Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

– Кому памятник, дед? – спросил я.

– Травкину Ивану Сергеевичу.

– А кто это? За что ему такая честь?

– А за то, что не блядун.

Местное начальство решило: раз москвичи поставили памятник, торжественно открыли его и речь говорить приехала сама Нонна Мордюкова, значит – так надо. И выделили из бюджета средства на его благоустройство.

Так Леонов-Травкин и стоял на привокзальной площади, пока папье-маше не развалилось.

После фильма «Тридцать три» почти во всех моих картинах звучит песня «Мыла Марусенька белые ножки». И часто меня спрашивают – а что эта песня означает?

– Ничего. Память.

Когда в фильме «Тридцать три» снимали сцену выступления хора завода безалкогольных напитков, я попросил Леонова спеть «Марусеньку» – это была единственная песня, слова которой я знал до конца. А запомнил я ее так: в Архитектурном институте на военных сборах тех, кто участвовал в самодеятельности, освобождали от чистки оружия. Но пока я раздумывал, куда податься, все места уже были забиты – не хватало только басов в хоре. Я пристроился в басы и неделю в заднем ряду старательно открывал рот. Разучивали песню «Мыла Марусенька». А потом пришел капитан, он же хормейстер, и стал проверять каждого в отдельности. Из хора меня тут же вышибли, но слова я запомнил на всю жизнь.

Мы с Вахтангом Абрамашвили.

А Леонов так спел эту песню, как мог спеть только он один. И мне захотелось, чтобы она звучала везде. В картине «Кин-дза-дза» ее поет даже инопланетянин Уэф.

Между прочим. А тогда, на сборах, мне все-таки удалось спеть на концерте. После того, как меня вышибли из хора, я организовал трио грузинской песни: я, Вахтанг Абрамашвили и Дима Жабицкий по прозвищу Джеймс. Джеймс грузинского не знал, но у него был мощный баритон. Мы написали ему слова на бумажке и научили их сносно произносить.

На концерте сценой служил грузовик с откидными бортами, освещенный «в лоб» мощным прожектором. Прожектор слепил глаза, и слова на бумажке Джеймс прочитать не мог, поэтому вынужден был на ходу сочинять какую-то несусветную абракадабру. Но солдатам нравилось, нам аплодировали. Джеймс воодушевился и вопил во весь голос. Успех был полный, нас бисировали.

А назавтра командир взвода влепил нам три наряда вне очереди, и мы три дня чистили сортиры. На концерте присутствовала жена политрука, грузинка. Она возмутилась и сказала мужу, что мы издеваемся над грузинскими песнями и русским народом.

Первыми, кому я показал уже смонтированную картину, были Ежов и Конецкий. Кроме них, в зале сидели оператор Вронский, Мара Чернова и я.

Фильм прошел при полной тишине.

Не смеются!

– Ты не комедию снял, – сказал Ежов после просмотра. – Ты Чехова снял. «Три сестры»!

Черт, неужели промахнулся? Когда мы начали снимать фильм, я договорился с актерами: играем серьезно, ничего не утрируем, не смешим. Был убежден, что смешно будет в контексте. Ведь, когда мы писали сценарий, мы смеялись!

И я на всякий случай сократил паузы между эпизодами, рассчитанные на смех.

На первом же просмотре для актеров и родственников на «Мосфильме» хохот в зале стоял такой, что, пока продолжали смеяться над одним эпизодом, уже проходил следующий, и реплики невозможно было расслышать. А эти гаденыши – мои соавторы Ежов с Конецким – ржали громче всех.

Смех – штука заразительная. И комедию, если хочешь определить, смешная она или нет, надо смотреть на зрителе, а не с соратниками.

Фильм, как и сценарий, к нашему великому удивлению, тоже приняли без замечаний. Только попросили написать, что это «ненаучная фантастика».

– Пронесло, – сказал оператор Сергей Вронский.

Он с самого начала удивлялся тому, что сценарий приняли, что фильм запустили. И все время торопил меня снимать быстрее, пока не очухались и фильм не закрыли: «Потому что это критика советской власти». Я говорил, что мы снимаем фильм об идиотизме, который существует в любом обществе, а на советский строй и не замахиваемся, а Вронский говорил, что любое упоминание об идиотизме – это и есть критика советской власти. Но работал с полной отдачей: «Фильм на экраны, конечно, не выпустят, но сами-то посмотрим».

Картину приняли, и мы успели показать ее в Тбилиси в Доме кино и в Ленинграде в Доме кино. И в Москве – в Доме кино, в Доме литераторов, в Доме композиторов, в Доме журналистов, в Доме художников, в Доме архитекторов… И на каждом обсуждении после просмотра выступали усатые старушки в очках, называли нас Гоголями и Щедриными и очень удивлялись, что фильм не положили на полку.

– Накаркают, девицы, – каждый раз вздыхал Вронский.

Виктор Конецкий и оператор Сергей Вронский.

И накаркали. Перед просмотром в Доме ученых мне позвонили из группы и сказали, что копию на студии не дают: «родимые очухались» и фильм закрыли.

И закрыли так крепко, что я не смог ее на «Мосфильме» показать даже Расулу Гамзатову – директор не разрешил. Я пытался объяснить директору, что смотреть мы собираемся вдвоем, я картину уже видел, значит, по существу, смотреть будет только Гамзатов. А он член Президиума Верховного Совета СССР, член ЦК партии, секретарь Союза писателей, народный поэт… Директор развел руками:

– Я очень уважаю Расула Гамзатовича, но – нельзя.

Я извинился перед Расулом и повез его в гостиницу «Москва», где он остановился. Когда проехали мимо сада «Эрмитаж», Расул спросил:

– Как фильм называется? «Тридцать три»? Там афиша висит.

Развернулись, подъехали к «Эрмитажу» – действительно висит большая афиша: «Тридцать три». В главной роли Евгений Леонов. Режиссер Георгий Данелия». Точно, моя картина! Неужели идет?

Пошли в кассу, спросили – действительно идет «Тридцать три». Но билетов нет. Пошли к директору – директор извинился, билеты проданы на две недели вперед, но для нас он может поставить в зале два стула в проходе.

Я поинтересовался, каким образом в его кинотеатре оказался этот фильм? Директор рассказал, что взял копию на складе в Госкино. Для выполнения плана в конце года все директора кинотеатров приезжали в Госкино и выбирали себе на складе новую картину – киностудии были обязаны сдавать в Госкино семь копий. Директору досталась «Тридцать три», и он был очень доволен. Дипломатический корпус билеты бронирует, Академия наук, космонавты… А что фильм вроде бы запретили, он слышал, но официально ему никто об этом не сообщал.