Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

К празднику трудящихся Первому мая страстный поклонник Верико милиционер Гамлет Мамия привел во двор барана и сказал Нюре: «Это для Верико. Пусть кушает на здоровье!»

Баран был крупный, с мощными рогами, и мы назвали его Казбек.

Казбека загнали в подвал, а дверь запереть забыли. Баран вышел – а мы с Чикликом в это время во дворе играли в мяч. Казбек увидел Чиклика и влюбился в него. Когда мы пошли в дом, Казбек последовал за нами. Козленка в доме еще терпели, а барана Верико велела снова загнать в подвал и запереть.

Заперли. Мы с Чикликом пошли читать. Расположились на тахте, лежим, читаем. Слышу: удар где-то внизу, цокот – и вдруг на нас сверху наваливается что-то очень тяжелое и горячее. Это Казбек выбил дверь в подвале и прибежал к своему приятелю Чиклику.

Чиаурели был депутат, и у него был депутатский паек, но народу в доме было столько, что продуктов все равно не хватало. Но всем было ясно, что ни Казбека, ни Чиклика никто резать и есть не будет. Их отвезли в Дигоми (деревня недалеко от Тбилиси, откуда родом Михаил Чиаурели) и отдали в стадо.

Когда мы с мамой приехали в Дигоми менять вещи на продукты, я пошел навестить Чиклика. И увидел такую сцену: пасутся на травке бараны, Чиклик подходит к одному из них и начинает задираться, бодает его своими рожками. Баран терпит, терпит, а потом решает наказать нахала. Занимает боевую позицию… И тут из-за валуна выскакивает Казбек, мчится стрелой к обидчику и с разбега долбает рогами ему в бок. Баран катится по траве. А после Казбек возвращается за валун, а Чиклик идет задираться к следующему барану.

– Так весь день развлекаются, мерзавцы, – сообщил пастух.

А я подумал, что рановато я своему приятелю Чиклику Шекспира давал. В его возрасте нужно читать «Муху-цокотуху».

Шофер дяди Миши Чиаурели Профессор всегда выглядел элегантно, почти как сам дядя Миша. И все время был рядом с хозяином. Когда в Тбилиси приезжали именитые гости (Джон Стейнбек, сын Черчилля, Назым Хикмет), дядя Миша встречал их вместе с Профессором. Так и представлял гостям:

– Познакомьтесь, это профессор.

И гости уважительно именовали Михаила Заргарьяна «господином профессором» и никак не могли понять, что это «господин профессор» все время бережно держит в левой руке. А это была крышка от радиатора, Профессор таскал ее с собой – боялся, что сопрут.

Однажды (когда Чиаурели уже не стало) я наблюдал такую сценку. Девять тридцать утра. По зале с антикварной мебелью, по сверкающему фигурному паркету Профессор катит колесо. Открывает дверь в спальню, закатывает туда покрышку и зовет:

– Верико! А, Верико!

– Что? – не открывая глаз, сонно спрашивает Верико. Как всякая театральная актриса, она поздно ложится и поздно встает.

– Открой глаза! Посмотри!

Верико приоткрывает один глаз.

– Ну?

– С такой покрышкой можно ездить? Можно?!

– Хороший шофер с такой покрышкой может ездить, а у говновоза любая лопнет, – бурчит Верико.

– Вера Ивлиановна, я вас вожу, – напоминает Профессор.

Верико открывает оба глаза.

– Господи, чем я перед тобой провинилась, что ты окружил меня такими идиотами!..

И далее она минут десять с трагедийным надрывом сетует на судьбу. Верико Анджапаридзе критики включали в десятку лучших трагедийных актрис ХХ века, и когда она с таким пафосом говорила на сцене, зал рыдал. Но Профессор был человеком дела и эмоциям не поддавался. Когда Верико утомилась и замолкла, он спокойно произнес:

– Деньги давай.

Верико тяжело вздыхает, переворачивается на другой бок и бормочет:

– В тумбочке посмотри…

А когда у Верико уже не было средств содержать шофера с машиной, Профессор переквалифицировался в футбольные фотографы и прославился больше, чем Чиаурели, и даже больше, чем Верико и Софико. Если в ворота тбилисского «Динамо» забивали мяч, весь стадион, шестьдесят тысяч болельщиков орали: «Профессор, не снимай!!!»

Бабушка Бута жила отдельно – у нее была своя комната. Когда я три недели прогуливал школу (почему, я рассказал выше), я в девять утра являлся в гости к Буте. Бута усаживала меня в кресло, варила кофе, набивала табаком папиросы (Бута курила, и мама курила, и папа курил, и Верико курила, и Отар курил, и Рамаз курил, и Нюра курила, и я втихомолку курил с одиннадцати лет – только Джиу и собака Бутхуз не курили) и рассказывала о прежней жизни в Кутаиси, о дворянском собрании, о балах (бабушка была урожденная княжна Месхи). Ровно в час, когда заканчивались уроки, я забирал свой портфель и шел домой, каждый раз прихватывая у Буты пару папирос. А Бута делала вид, что не замечает – чтобы не придавать моему курению официального статуса.

Так продолжалось до тех пор, пока Буту не навестила мама.

– Самый внимательный из всех вас мой внук Гиечка, – сказала ей Бута, – каждый день ко мне заходит, чтобы мне скучно не было.

– Когда он к тебе заходит? – удивилась мама.

– С утра.

– И давно?

– Две недели.

– Мама, с утра ребенок в школе должен быть, а не у тебя! – расстроилась мама. – Вот что значит без отца растет!

И Буте попало, и мне. Мама в первый раз (и в последний раз) стукнула меня по затылку, тут же испугалась и стала переживать:

– Гиечка, больно?

Час я ее потом успокаивал.

Бабушка Бута-Мария Георгиевна Месхи.

Сестра Буты с мужем.

А зимой Бута поскользнулась, упала и сломала бедро. Ее перевезли к Верико, и она лежала в комнате на первом этаже. Всегда свежая, чистенькая, доброжелательная. Времени свободного у нее было мало. Возле Буты стоял телефон, и она исполняла обязанности диспетчера: всегда знала, где кто, что было очень сложно при таком количестве обитателей дома. Кроме того, она решала за нас задачки: мне по арифметике, а Рамазу и Джиу по алгебре. И еще делала заданные им в школе на дом переводы с французского.

Каждую субботу приходил сын Буты, средний брат мамы Леван, и клал Буте под подушку деньги. А мы потом у нее выцыганивали почти все на кино, мороженое и семечки. Бута никогда не отказывала, но больше всех получал Джиушка (он был сиротой, и Бута его не только любила, но и жалела). А Верико жаловалась маме, что Бута окончательно разбалует детей.

Иногда, когда приезжали родственники, мне стелили в зале. Там на стенах висело много картин. Особенно мне нравилась картина Пиросмани: белые барашки на темном склоне. Когда я вспоминаю дом Верико, я всегда вспоминаю этих барашков, освещенных луной.