Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Сьюзен и Алан – настоящие англичане. Не помню, откуда они взялись и что делали в Москве в конце 70-х и как появились у нас дома, но они были молодые, очень симпатичные, часто приходили в гости и по очереди давали мне дополнительные уроки английского (в нашей школе, хоть она и считалась английской, язык преподавали довольно бросовым образом), а я их должна была натаскивать, наоборот, в русском. Были они, кажется, из Брайтона (из английского, то есть, города Брайтона, а не то, что вы подумали).

Рыбалка. – Рыбаком, точнее, рыболовом отец был страстным и, за неимением сына, сумел даже меня по малолетству приохотить к этому недевчонскому занятию. Так что я все умею: и червей копать, и наживлять, и закидывать, и подсекать, и тащить, и с крючка снимать, и потрошить, и чистить, и жарить. Могу даже поплавок из пенопласта вырезать – не современного пухлого, а старинного, мелкопенного, желтого, твердого, который папа подбирал в множестве на берегу Балтийского моря после шторма – из него делались какие-то большие корабельные поплавки или не знаю что, может, спасательные круги. В случае надобности могу удочку наладить из чего угодно, так что с голоду не пропадем. И отношение к рыбе как к добыче и пропитанию, а не к теплокровному зверю, которого не убий – тоже он передал. Мяса я то не ем, то почти не ем уже больше тридцати лет, и не особо хочется, а без рыбы не живу, хотя не ловила ее, конечно, с тех самых пор.

Уже практически не ходячий папа добирался на даче («новой») до озера и сидел там часами, вылавливая беспонтовых мальков, отдаваемых соседским котам. Рыбалка и еще курение оставались его «последними радостями», и лишать его их было бы бесчеловечно. А в былые времена в Ниде (тогда это был не изысканный курорт, а простой рыбацкий поселок) он из залива не вылазил: то на лодке, а то вообще – зайдет в бахилах поглубже, насколько бахил хватает, и стоит часами в воде, «зарабатывает радикулит», как мама говорила. Мы с мамой на море, а папа в залив, и не вытащишь его никак. Однажды мы вернулись с моря и поплыли папу искать. То к одной лодочке подгребем, то к другой, – ни в одной его нет. Только далеко-далеко маячит кто-то, но явно не папа, потому что в красной рубашке. Ну, вы уже поняли, что, подплыв поближе, мы обнаружили, что это как раз папа, и ни в какой он не в рубашке, а красный потому, что сгорел на солнце. Мама, конечно, ворчала, но папа так радовался своим уловам, что сердиться было невозможно, тем более что рыба получалась отменно вкусная.

ТЕАТР

...вызывать бессчетное количество раз – Ручищи у отца были большие, крепкие, хлопать он мог очень громко и не раз при мне заводил после спектакля или концерта все новые и новые волны аплодисментов: актеры уже уйдут за кулисы и народ соберется в гардероб, а папа все хлопает и кричит «Браво!», и все опять заводятся хлопать. Думаю, делалось это в основном для меня, и я с удовольствием ему в этом помогала. В театр ходили часто, вокруг театра выстраивалась атмосфера праздника и чуда. Надевались лучшие одежды, программки хранились в специальной папке. Лучше всего была «Синяя птица» (настоящая-мхатовская-как-положено), куда меня повели лет в пять, как всякого приличного московского ребенка, я эту постановку, эти декорации с волшебным разноцветным светом иного мира, эту невероятную нездешнюю трогательность помню в деталях до сих пор. Хороша была также Таганка (много позже) и некоторые спектакли Театра Сатиры, но в основном театр разочаровал, в папином изложении он был гораздо увлекательнее, и после школы я театр разлюбила и ходить туда, в общем, перестала.

Кольцов Виктор Григорьевич (1898–1978) – артист театра и кино, нар. арт. РСФСР, лауреат Гос. Премии СССР. Вахтанговец с 1924 г. и до конца, преподаватель Щукинского училища с 1936, профессор с 1972 г.

Вроде бы герой-любовник, а тут... – Эту комическую роль папа тоже часто разыгрывал передо мной; полагаю, что идея переламывания героического амплуа в комическое крепко засела у меня в башке с тех самых пор, и я активно воплощаю ее на практике.

Иосиф Моисеевич Толчанов (настоящая фамилия – Толчан, 1891–1981) – актер, театральный режиссер, педагог, народный артист СССР (1962), лауреат Сталинской премии 2-й степени (1950). Родился в Москве, учился во Франции, в Льежском университете. После 1917 года поступил в Мамоновскую студию в Москве (руководители Б. Е. Захава и Ю. А. Завадский). В 1918 году вместе со студией влился в состав студии, а впоследствии Театра им. Вахтангова, ставил там спектакли, с 1920 года преподавал: в узбекской театральной студии, в якутской студии ГИТИСа, в Щукинском училище (с 1946 года – профессор).

Комментирую не всех упоминающихся деятелей театра, а только некоторых из тех, кого отец лично знал или особенно любил. Выбор мой ничем не обусловлен, и вообще в интернете можно найти сведения о чем и о ком угодно. Здесь же воспроизведу еще две байки, рассказывались они по просьбам публики по множеству раз, но в «исповедь» не включены. Только, прошу прощения, не помню, о ком именно первая: возможно, о Горюнове, это был вообще папин герой. А может, и нет. Может, наоборот, о Варламове. Суть в том, что актер выходит читать монолог, на нем черное трико, и вот это трико распоролось в самом интересном месте, и что-то беленькое проглядывает. Публика «шу-шу-шу, му-шу-шу» (так папа говорил, и это мне особенно нравилось), актер как ни в чем не бывало доносит свой текст и степенно уходит за кулисы. На следующий выход, глядь, опять что-то беленькое маячит. Публика «шу-шу-шу, му-шу-шу», актер изящным жестом снимает с трико какую-то ватку или тряпочку и выкидывает прочь. Это он, значит, за кулисами быстро все заштопал и присобачил ватку, чтобы всех надурить, что ничего не было. Другая байка, приводившая меня в восторг, наверняка про рязанский ТЮЗ: как актер по мизансцене должен был сидеть на краю сцены, свесив ноги в зал, а одет он был в короткие штанишки, и вот публика, собственно, дети, норовила подергать его за волосики на этих самых ногах.

СТУДИЕЦ

Не получился из меня актер. – С этой стороной папиной жизни связано еще одно неловкое воспоминание. Когда я уже научилась довольно лихо писать стишки, а мозгов еще не нажила, т. е. классе в 9-м, я сообразила подарить папе на день рождения изящно переписанный по всем правилам дореформенной орфографии (умела и умею) стишок, тщательно стилизованный под обожаемый мною тогда 19-й век, персонажем которого был выведен неудавшийся актер, горестно вспоминающий о сцене и т. д. Папа всерьез нахмурился, мне стало совестно, я принялась убеждать его в том, что тут ничего личного, что это просто стилизация и никакого отношения к его судьбе не имеет. «Да нет, чего, все правильно», – пробормотал он, и от этого стало еще более неловко. Стишок, однако, неукоснительно сохранился, аккуратно сложенный, в своем стильном длинном твердом конверте.