Игорь Мартьянов - Слово солдата

Нет Белышкина. Куда и когда исчез мой напарник — не знаю. Торопливо рою углубление в мокрой, холодной земле, судорожно насыпаю перед головой спасительный холмик и неведомо кому кричу:

— Патро-оны!

Залегла рота под сильным прицельным огнем. Похоже, кончались патроны не только у меня.

Где же Белышкин? Нету Саши. Оглядываюсь назад. Ползет ко мне пожилой, смуглый боец, должно быть, казах. Смешно обвисли мокрые черные усы. Широкоскулое лицо искривлено напряжением и усталостью. Темные угольки глаз, не мигая, смотрят на меня. Что-то издали кричит непонятное. Прислушиваюсь.

— Патроны!.. Командир посылал…

Неумело, мешковато и грузно ползет боец. Роет носом землю, а высоко поднятый зад, словно напоказ, ритмично колышется из стороны в сторону над черной пахотой.

Приготовил пустой и единственный диск, набиваю его патронами.

Дикий крик заставляет оглянуться. В пяти шагах, срывая окровавленную рубаху, в предсмертных судорогах корчится боец-казах. Кто-то вскрикнул и умолк справа.

— Снайпер! Не высовываться! — раздается по цепи.

Снайпер — это плохо. Еще сидя в обороне, в наспех отрытых, заснеженных траншеях, услышал я это зловещее слово. Не только услышал, но и почувствовал: однажды чуть высунулся из ячейки и что-то раскаленное и острое тут же пронзило недавно полученную шапку. Опалило волосы на макушке.

— Легко отделался, парень. Смотри, что получится, — ладит мой пожилой сосед лопату со сломанным черенком. Медленно поднял ее над бруствером, прислушался. Цок! Брызнули искры.

— Во! Точно положил. В аккурат посередине…

За деревней вновь вспыхнула частая стрельба. Донеслось протяжное и злое:

— А-а-а-а!..

— Вперед! Ура! Это снова нам.

В который раз с трудом отрываемся от спасительной земли, бежим дальше.

Деревню взяли только к вечеру, когда на землю опускались сырые туманные сумерки. Сразу же за околицей остановились, наспех вырыли окопы и повалились в изнеможении. Наступать дальше не было сил, а главное — кончились патроны.

Неожиданно прибился Белышкин. Без шапки. С грязной брезентовой патронной сумкой, в которой оказался один-единственный полный диск. Радуется, торопливо и взволнованно рассказывает, что с ним произошло. Оказывается, оглушило парня миной. Не помнит, как опрокинулся навзничь, сколько пролежал на стылой мокрой земле. Очнулся и в судорожном, до икоты ознобе, не сразу понял, где он и что с ним случилось. А когда в голове прояснилось, по звукам стрельбы пошел к своим, еле нашел меня на самом правом фланге батальона.

Над обороной установилась непривычная тишина. Командиры забеспокоились: уснут смертельно уставшие бойцы, а вдруг фашисты предпримут контратаку? Установили дежурных, приказали им изредка постреливать, чтобы враг знал — в наших окопах не дремлют.

— Пулеметчики, сколько осталось патронов? — шепчет выползший из серой, дрожащей от сполохов ракет туманной мути замполит Асамбаев.

— Неполный диск…

— Стрелять короткими, лишь бы слышали, что не спим. Патроны должны скоро поднести…

Волнуется замполит. Пополз дальше. И здесь без него не обходится…

Только теперь можно перевести дух, собраться с мыслями, осмыслить первую в моей жизни атаку. Стеганули меня по ногам, оказывается, разрывные пули. Вырвали в тяжелых зимних брюках два добрых клока ваты, обожгли ногу огнем и мелкими осколками. Только и всего.

Тянет в сон. Голова тяжело обвисает, неудержимо клонится вниз, пока не ткнешься носом в холодную мокрую землю. Вздрогнешь испуганно: «Нельзя спать!» И торопливо нажмешь податливый спуск:

— Та-та-та…

Чтобы хоть на минуту сомкнуть липкие, непомерно тяжелые веки, забыться коротким, бесконечно желанным сном, устанавливаем с Белышкиным поочередное дежурство. Как удивительно приятно и безмятежно спится, хотя рядом, над головой, время от времени ровно стучит пулемет. Но ты плывешь в объятиях сладкого забытья и каким-то особым чутьем воспринимаешь, что все спокойно, что тебя еще не будят, и блаженный отдых продолжается.

Сменяю Белышкина. Он тут же ткнулся лицом в землю и мгновенно уснул. Встряхиваю головой, с трудом держу тяжелые веки, прислушиваюсь.

По обе стороны глухо бормочет неусыпный фронт, а на нашем участке застыла зловещая, напряженная тишина. Лишь слышны за горой какие-то крики, приглушенный шум, урчание моторов.

На окопы наползает холодный сырой туман. Меркнут звезды. Вспышки осветительных ракет не раздвигают темноту, а делают ее какой-то мутной, неправдоподобной, словно земля погрузилась под воду.

Неведомо откуда доставили и начали разносить по обороне куски крупно нарезанного черного, заскорузлого хлеба и густо посоленного сала. Но есть не хотелось. Хотя бы глоток воды. Под локтями и коленками слышится холодная влага, а пить нечего.

Но главное — патроны, гранаты… Как неуютно и тревожно в холодном окопе, когда пусты пулеметные диски, а в автомате Белышкина всего-то патронов на несколько коротких очередей. Гранат у нас вовсе нет. Когда же их поднесут? Чем отбиваться, если полезет враг в контратаку?

Видимо, о том же думают другие бойцы, потому что слышен в темноте их тревожный говор и нервная суета.

А на противоположных скатах высоты все громче, все ближе какая-то неясная возня, приглушенные крики.

Бужу Белышкина. Он судорожно хватается за автомат, спросонку вскакивает, не зная, что делать.

— Тихо, лежи… Слышишь, фашисты что-то затевают…

Снова появляется Асамбаев. Он выплыл из мутной влажной темноты, все такой же неторопливый, мешковатый и спокойный.

— Как дела, орлы? — шутливо, буднично спрашивает Асамбаев и ложится рядом.

— Патронов почти нет…

— Сейчас будут. Смотрите вперед, — весело, нараспев говорит Асамбаев и внезапно растворяется в темноте.

Нам непонятна веселость Асамбаева, кажется совсем неуместным в такой тревожной обстановке его невозмутимое спокойствие, безразличие и к таинственному шуму за высотой, и к тому, что у нас почти совсем нет боеприпасов. Но на душе стало спокойнее.

Подул ветер. Словно распахнулась, сдвинулась темная занавеска. Выплыла бледная, чуть ущербленная луна. В тот же миг почудилось, что против неба вершина высоты как-то странно шевелится, выгибается, будто по ней перекатываются волны.

— Фашисты!

Враз ожила оборона. Вразнобой забухали винтовки. Фыркнули автоматы. Коротко и дробно застучали пулеметы. Где-то слева, явно наугад, ухнула бронебойка. Вскоре яростная стрельба гремела по всей наспех занятой обороне. И над всей этой беспорядочной, торопливой огненной скороговоркой звенел в темноте знакомый, со смешным акцентом, голос Асамбаева:

— Бей их, подлецов! Бей проклятых!

Мы с Белышкиным скупо стреляли короткими очередями по расплывчатым силуэтам, по неясному шевелению на фоне подсвеченных луной облаков. Били, пока не звякнул затвор по пустому патроннику. Расстрелян последний диск…