Игорь Мартьянов - Слово солдата

А левый фланг батальона, на пути которого оказался хутор, похоже, противник контратаковал. Там вспыхнула ожесточенная перестрелка, послышались разноголосые крики, взрывы ручных гранат. Видимо, дело дошло до рукопашной. Но вот стрельба начала удаляться, и мы снова пошли вперед.

Гитлеровцы отступали. Мне хорошо было видно, как несколько солдат, выскочив из окопа, в открытую, в полный рост побежали за вершину высоты. Стоя, с руки посылаю вслед длинную, на полдиска очередь.

Наконец высота взята. По инерции идем дальше. Левый фланг загнулся, роты перемешались. Команд никаких нет, и как-то само собой получилось, что за околицей, на хорошо прогретом и сухом кладбище начало собираться все больше и больше наших бойцов. Установилась непривычная тишина. Только сейчас увидели, как ласково и ярко светит солнце, как дрожит над землей водянистое марево весенних испарений. Между могильными холмиками тихо колышется под легким ветерком сухая шелковистая трава-мурава. Кое-где, на самом припеке, пробиваются первые зеленые стебельки. Даже черные, покосившиеся деревянные кресты не портят весеннего солнечного полудня после успешно завершенного боя.

От хутора кладбище отгорожено непролазной чащей низкого терновника. Все обходят ее стороной, всех тянет на солнечный сухой пригорок. Напряжение постепенно спало, и только теперь чувствую, как дрожат уставшие ноги, как неприятно липнет к телу мокрое от воды и пота обмундирование и как таинственно и волнующе пахнет прошлогодним высохшим чабрецом.

А пока нет команды, бойцы зря времени не теряют. Кто тут же прикорнул, опершись спиной о теплый деревянный крест, кто протирал оружие или жадно затягивался самокруткой. Домовитый Чернобай, сев между двумя еле приметными могильными холмиками, доставал из вещмешка кусок желтого сала и черные подмоченные сухари. И лишь Вася Седак почему-то с тревогой посматривал на заросли дерезы и на все растущую толпу бойцов.

— Не сбиваться в кучу! — не выдержал Седак, поднимаясь на ноги.

И как раз в этот момент из чащи дерезы пулей вылетел большой серый волк с оскаленной пастью, низко опущенным хвостом, желтыми подпалинами на животе. Он бешеным махом понесся в сторону пологой возвышенности, за которую недавно бежали немцы.

— Волк! Волк!.. Аля-ля-ля! Ату! Ату!

Одиноко хлопнул чей-то выстрел. Волк наддал еще быстрее.

— Бей по собаке! — неожиданно крикнул Седак, хватаясь за автомат.

— Волк! Волк!

Фыркнула очередь, другая.

— Прекратите стрелять! Перестаньте, чудаки! — так и вскинулся Чернобай. — Собака это! Овчарка!

— Волк! Ату! Ату!

Многие схватились за оружие. Появление волка необыкновенно развеселило ребят, и хотя каждый из них, может, никогда и не видел его, поддался общему охотничьему азарту, словно и не было сегодняшнего боя, не было охоты на зверя более крупного и страшного.

— Ну что, герои, подстрелили волка? — смеется Чернобай, довольный тем, что никто не попал. — Овчарка это самая настоящая, и не такая она дура, чтобы лезть под ваши глупые пули. Собака — самое умное животное. Недаром нарекли ее первым другом человека…

И опять понесло Чернобая. Где были, где небылицы. Да и какая бойцам разница. Главное — нашелся словоохотливый рассказчик, и его далекое от сегодняшнего боя, от всего только что пережитого повествование успокаивало, хоть на несколько минут переводило мысли, переключало нервы на простой, мирный житейский лад.

Ну что ж, собака, пусть будет собака. Но почему она вдруг выскочила из зарослей дерезы? Почему на нас никакого внимания? Кто ее там держал? И почему помчалась не куда-нибудь, а к немцам?

— Встать! Бегом рассредоточиться! — вдруг закричал Седак. — Взвод, айда со мной, обследуем кусты.

Что было потом, и сейчас вспоминается отрывочно, словно в кошмарном сне. Враз что-то грохнуло. Вокруг заплясали огненные нити, что-то затрещало громко и часто. Кто-то вскрикнул. Топот ног. Лихорадочная суета. Чья-то на высокой ноте команда:

— Ложись! Куда ты?! К бою!..

Одни упали наземь, изготавливаясь к стрельбе, другие метнулись назад, за кладбище. Падаю между могильными холмами, торопливо заряжаю «Дегтярева». Рядом валится незнакомый убитый наповал боец. Успел заметить над кустарником сизый дымок, а под ним, у самой земли, блеклые мигающие огоньки. По нас в упор били из хитро устроенной засады. Трещали автоматы. Строчил пулемет.

Разрывные пули звучно щелкали о землю, о черные деревянные кресты. Казалось, стреляют со всех сторон.

Лихорадочно мечется вместе с нами высокий, худой, в длиннополой шинели и больших круглых очках неведомо кем из ребят и где взятый пленный. Он явно не поймет, что ему делать, и, пригнувшись, зайцем скачет по кладбищу. Пули почему-то щадят его.

— Пристрелите гада! Удерет! — кто-то кричит громко и зло.

Может, потому, что ни к кому конкретно эта команда не относилась, в пленного не стреляли.

— Нихт удерет! Нихт удерет! — лопочет он и падает за соседний холмик рядом со мной.

Минутное замешательство прошло, и мы, сначала вразнобой, а потом дружно ударили по кустам дерезы. Из-за ближних могильных холмиков туда полетело несколько гранат. Огонь засады стал заметно слабеть, а вскоре утих совсем.

Только теперь осматриваюсь вокруг. Невдалеке в разных позах лежало несколько наших убитых бойцов. За ними молодой круглолицый солдат, лежа на боку, неумело бинтует себе шею и морщится от боли. А рядом, охватив обеими руками голову и уткнув лицо в землю, воет фашист.

— Нихт бегу… Гитлер капут… Нихт бегу…

Неожиданно с пологой возвышенности, куда отступили фашисты и куда только что убежала собака, послышались яростная стрельба и громкие непонятные крики. Противник кинулся в контратаку. Но это уже не застало нас врасплох, а тем более — не испугало. Развернувшись в ту сторону, мы ударили таким плотным, яростным огнем, что гитлеровцы словно споткнулись, залегли, поползли обратно. И тогда без команды перемешанные роты бросились врукопашную. Оставив убитых, гитлеровцы бежали.

А когда совсем стихла эта неожиданная стычка, из простого любопытства мы пошли посмотреть в заросли кустарника, где была устроена засада. В самой чаще, в неглубокой сухой канаве увидели несколько окопов в полный рост. Вокруг густая россыпь стреляных гильз. На дне одного из окопов и рядом с ним четыре еще не остывших трупа. На бруствере опрокинутый взрывом пулемет с разорванной лентой, неначатый ящик с патронами. А чуть в сторонке — расстегнутый собачий ошейник с коротким ременным поводком, привязанным за сухое терновое корневище.

— Да, хитро придумали. Поддали нам жару, — задумчиво говорит Седак и разгадывает их замысел. — Решили с двух сторон ударить. Как-то доперли, что мы выйдем как раз на кладбище и здесь начнем топтаться, как на базаре. Вот тебе и волк… А собака вроде посыльного, чтобы одновременно оттуда и отсюда…