Пётр Панч - Голубые эшелоны

Настоящее имя парня в островерхой шапке было Александр Пархоменко, Лаврушей его звали только в подполье.

— Ты мотор сможешь остановить? — нарушив долгое молчание, охрипшим голосом спросил Ворошилов.

Александр с готовностью и словно извиняясь ответил:

— Не пробовал.

— Завтра тебе покажут, а вечером зайдешь в парикмахерскую, возьмешь листовки, и чтоб перед началом смены были в каждом ящике.

— Решили. На когда?

— На третье! А теперь будь здоров. — Он пожал руку. — Ты что, замерз? Дрожишь, как цуцик. Спокойной ночи!

Александр не отпускал его руку.

— И те согласились?

— Меньшевики? Нас было больше.

— А я уж решил: не согласятся, пойду в их лавочку, сковырну гадов бомбой — и точка! Чтоб не возиться больше с ними.

— Здоров! А ну-ка пройдем чуть подальше. Ну хорошо, допустим, ты сковырнешь какую-нибудь там четверку из них, а остальные поднимут шум на весь мир: «Большевики не лучше эсеров». Додумался! Этих слизняков нужно бить фактами, а не делать из них мучеников. Они только того и желают, а ты покажи рабочим их существо, чем они дышат, о чем думают, а не бомбами.

Возле переезда распрощались. При свете фонаря Александр уловил на строгом лице Ворошилова укоризненную улыбку и обескураженно заскреб под шапкой: вот и это не в лад, а как можно бить меньшевиков словами, еще не знал. Он совсем сдвинул шапку на затылок и повернул к себе домой, на Конюшенную улицу. «Ну, ничего, Лавруша еще покажет себя!» — вдруг крикнул он на всю улицу и оглянулся на переезд, но Ворошилова там уже не было, колыхалась только тень от столба.

В феврале 1905 года на заводе Гартмана все еще не стихали волнения, вызванные расстрелом рабочих перед царским дворцом. Причины, которые вывели тысячи трудящихся на Александровскую площадь в Петербурге, были теми же, что и в Луганске, и о них говорили все чаще и чаще.

Не находя никакого выхода, рабочие глухо волновались. Встревоженная администрация усилила наблюдение, а третьего февраля даже выставила на подходах к заводу и возле цехов полицию.

Никто из посторонних не мог пройти незамеченным мимо полицейских, они проверяли каждого входящего. Даже свои рабочие не могли пронести на завод ничего, кроме завтрака.

Заметив полицию, рабочие шли к цехам нахмуренные и красноречиво переглядывались.

Возле верстаков они долго скручивали цигарки, не спеша приступать к работе, как будто ждали появления какого-то вестника.

Гнетущую тишину в механической мастерской нарушил коренастый слесарь в железных очках на кончике сизого носа. Слесарь полез в свой ящик за инструментом, а вытащил оттуда белую бумажку. Поднес ее к носу и, словно обжегшись, бросил обратно.

Оглянувшись вокруг, слесарь встретился с растерянным взглядом соседа.

— И у тебя? — спросил он шепотом.

— А у тебя тоже?

— Когда же она сюда попала? Ведь полиция стоит.

— Прокламация! — уже во весь голос кричал кто-то в другом конце мастерской. — К нам, к рабочим завода Гартмана!

Листовки забелели, как носовые платки, почти у каждого в руках. Теперь уже спокойно достал свою и слесарь в железных очках и принялся читать, шевеля губами, как кролик. Читали все, в мастерской стоял шум, похожий на шелест сухих листьев. Слесарь в железных очках взглянул исподлобья на своего соседа.

— Куда хватили — увеличить заработок на целых двадцать процентов! Хоть бы на десять. И восьмичасовой рабочий день!

— И правильно. И обращение чтобы было повежливей.

— А я разве против, только кто на это согласится!

В мастерскую вошел вальцовщик из ночной смены. Увидев прокламации, попросил дать ему посмотреть.

— Да их и там уже полон цех, — сказал другой, вошедший вслед за ним. — Какой-то парень стал у ворот, прямо под носом у городового, и только фьюить — как сквозняк подхватил листочки и понес в цех. Городовой, как коршун, за ними, а парнишка побежал к другим воротам, бросил еще одну пачку прокламаций и словно сквозь землю провалился.

В мастерскую вбежал запыхавшийся Александр. Рассказчик вытаращил глаза.

— Это не ты случаем? Шапка такая же.

Александр вместо ответа крикнул:

— Читали? Значит, будем бросать работу или как?

— А может, это Япония подкупила? — спросил кто-то несмело. — Чтобы паровозов у нас не хватило.

— Еще что выдумаешь, — буркнул старый слесарь в железных очках. — Тут, если говорить, другое страшно: а что, как увольнять начнут?

Вокруг слесаря уже собралась толпа возбужденных рабочих, все старались перекричать друг друга.

— Неужто и дальше терпеть? Не осточертели еще штрафы? Даже умыться после работы негде. Все шестнадцать пунктов правильно записаны!

— Конечно, правильно, — согласился старый слесарь. — Вот только не вмешивали бы сюда политику. Видишь, тут про свободы всякие понаписали и про народных представителей. А раз политика, тут уже надо характер иметь. — И он незаметно включил мотор. В другом конце пролета тоже загудели машины.

— Глухари чертовы! — выругался Александр и сам взялся за резец, но только для виду — чтобы выждать, пока его старший брат Иван, также работавший в этой мастерской, не подаст ему условный знак.

Ивана он заметил в пролете ровно в полдень. Брат кивнул на моторы. Александр и еще несколько молодых парней тут же исчезли, и через какую-нибудь минуту все моторы остановились. Тогда Александр тоже вышел в проход, сбил шапку на затылок и крикнул:

— Точка! Бросай работу!

Но моторы загудели снова. Александр увидел у распределительной доски механика, включавшего рубильники.

— Ты что, гайки захотел в голову? — спросил юноша, показывая кулак. — Сказано, точка!

Но механик делал свое.

В ворота вбежали четверо молодых рабочих и закричали на весь пролет:

— Товарищи, выходи на собрание! Кузнецы уже горны загасили, варку оставили, пусть хозяин сам ее и кончает. Выходите, товарищи! А ты иди с нами! — крикнули они Александру.

Слово «товарищ» произносилось до сих пор только шепотом: оно звучало как пароль, как сигнал к борьбе, и, услышав его, все возбужденно заговорили.

В мастерской поднялся шум: одни уже вытирали руки, другие еще огрызались и продолжали работать. Александр охотно побежал за теми, кто кричал, и через некоторое время над заводом раздался пронзительный, тревожный гудок.

Рабочие двинулись на площадь, заваленную металлическим ломом и исчерченную рельсами заводской железной дороги.

Александр шел от электростанции, над которой гудел гудок, и удовлетворенно усмехался. Из окон главной конторы выглядывали перепуганные лица конторщиков. Перед ними вся площадь была как на ладони: здесь собралось уже более семи тысяч рабочих. Они внимательно слушали ораторов, которые выступали со штабелей досок. На досках наконец появился крепкий и подвижной, с веселыми глазами крановщик литейного цеха. Его уже не раз видели на митингах. Толпа плотнее сгрудилась возле оратора.