Пётр Панч - Голубые эшелоны

— Будешь стрелять? — оглянулся через некоторое время казак, измученный прикосновением холодного ствола за спиной.

— Разве так ничего и не скажешь?

— Нет.

— Заядлый. А может, подобреешь, как земляков увидишь? У нас из Митякинской тоже не один честно служит народу, не то, что ты — все еще господам сапоги лижешь. Или они ровня тебе?

Казак засопел и опять начал чертыхаться.

— Убегу, если не расстреляешь. Моя душа нечистому продана, а ты в ней хочешь чистоту наводить. Не тронь души или водки дай, я тогда ее слезой вымою и представлюсь перед тобой как есть человеком.

— Вот как товарищ Пархоменко стукнет тебя разок, ты и без водки слезой умоешься, а может, и человеком станешь. Он у нас вроде доктора для таких чертей.

Кони остановились возле штаба дивизии.

В одноглазом казаке митякинцы узнали своего земляка Савку, который долгое время служил стражником у пана Ильенкова в Макаровом Яру. Похожий на коршуна, злой и наглый, он упорно на все вопросы отвечал руганью, но, завидев рюмку, утратил свою дерзость и, всхлипывая, выложил все, что знал о расположении конного корпуса генерала Барабовича. Корпус готовился прорваться к Чонгарскому валу. Обстрелянные из пулеметов красные квартирьеры подтвердили, что действительно в селе Рождественском стоит какая-то воинская часть.

Дивизия двигалась в это село на ночевку. В степи дул пронзительный ветер.

— Да, придется, пожалуй, тут, в степи, и заночевать, — сказал, подзадоривая командиров, Пархоменко. — У Барабовича, видимо, танки есть.

Командиры, ехавшие рядом с ним, дрожали от холода. Еще больше мерзли в ветхих Шинелях красноармейцы.

— Если хотите погреться, надо взять Рождественское, — сказал как бы в шутку Пархоменко.

Совещание длилось недолго: вскоре в степи загремела артиллерия, застрекотали пулеметы, прокатилась громкая команда начдива, и Апшеронский полк стремительно пошел в атаку.

Бой длился до позднего вечера. Наконец враг не выдержал и отошел в село Отрадное. Красные направились ночевать в Рождественское.

За селом и в самом селе земля была усеяна трупами. Среди них нашли четырнадцать зарубленных красноармейцев, а в крайней хате на руках у врача умирал тяжелораненый командир полка.

В других хатах красноармейцы весело грелись у печей и без конца рассказывали друг другу о своих боевых подвигах. Тут же готовили к бою оружие, пулеметчики проверяли свои пулеметы и время от времени прямо из окон пускали очереди в небо, а в промежутках между выстрелами слышалась гармошка и глухой стук каблуков о мерзлую землю.

В команду разведчиков вбежал, разрумянившись от мороза, Савченко. Еще с порога он крикнул:

— Привели двух пленных — полковника и полного генерала!

Красноармейцы, прерванные Савченко на полуслове такой любопытной, как им казалось, истории (сама хозяйка заслушалась), и не пошевелились, только пренебрежительно оттопырили губы.

— Может, ты их никогда не видал, ну и любуйся, а нам неинтересно.

— Так товарищ военком узнал одного — начальником контрразведки был в Таганроге.

— Ну, а теперь не будет больше, — флегматично продолжал плотный красноармеец. — Шапку где потерял?

Простоволосый Савченко так же бойко ответил:

— Казак перерубил пополам.

— А голова уже срослась? Или ты перед ним шапку на колени положил?

Савченко услышал, как от смеха прыснула в кулак хозяйка, покраснел до слез и поспешил вынуть из кармана бархатный зеленый кисет для табаку.

— А вот такого вы, хозяюшка, не сумеете, наверно. — И он расправил зеленый кисет над плошкой. По бархату желтым шелком было вышито: «Никто так не страдает, как мой милый на войне, пули не боится, все мечтает обо мне».

Разведчики забыли и свои рассказы, и шапку Савченко. С завистью смотрели они на бархатный кисет, поглаживали почерневшими руками и молча вздыхали. Среди подарков, полученных Красной Армией перед октябрьскими праздниками от населения, такого кисета больше никому не досталось…

Врагу был нанесен удар в самое сердце. Армия его лишилась преимущества, и командарм Фрунзе решил в таврических степях положить конец «последним расчетам с капиталом». Врангель начал спешно пробиваться назад, в Крым, где его армию могли прикрыть гнилые озера и Турецкий вал. Белые части отходили на Арабатскую стрелку через Чонгарский вал и через Перекоп.

Александр Пархоменко получил приказ спешить с дивизией к Перекопу и отрезать путь арьергардам врага. К вечеру дивизия подошла к Ново-Покровке. Село лежало в стороне от дороги, и его обитатели, как видно, еще ничего не знали о последних событиях на фронте. Начдив вызвал трубачей и, войдя первым со своим полевым штабом в село, приказал:

— Ну-ка, возвестите им про последний расчет с капиталом. Пусть и они с нами порадуются.

Трубачи набрали в грудь воздуха, и громкие звуки медных труб весело зазвучали над селом.

Кавалькада всадников, гарцуя на конях, торжественно двигалась к площади, на которой стояла церковь. В окнах отсвечивало солнце, пламенным кругом опускавшееся в Сиваш. Крестьяне, увидев красное знамя, удивленно моргали и как будто сдерживали невольные улыбки. Один старик, выглянув из ворот, покачал головой и украдкой указал на площадь. Пархоменко, несколько удивленный поведением жителей села, заметил этот знак и, в свою очередь, посмотрел на площадь.

С площади наперегонки в беспорядке выезжали подводы, скакали конные, разбегались пешие.

— Дедушка, — крикнул он в ворота, — беляки?

Дед испуганно кивнул головой. Пархоменко выхватил шашку и оглянулся: за ним верхами двигался полевой штаб и вся разведка.

— Беляки удирают! Трубачи, точка! В атаку!

Савченко дежурил в этот день при штабе дивизии и ехал сзади с другими разведчиками. Команды начдива он не расслышал: как раз в эту минуту он потешался над неудачной попыткой своего товарища поцеловать деваху, которая вынесла ему воды. Увидев, что ехавшие впереди вдруг рванулись и поскакали, он тоже заторопил коня и помчался за остальными.

На паперти кучкой стояли крестьяне, на дорогу из-за церковной ограды выбежали любопытные ребятишки.

— Неужто нынче праздник какой? — спросил их Савченко. — Почему это у вас церковь отперта?

Ребятишки переглянулись, как бы удивленные тем, что солдат ничего не знает.

— Офицер венчается, а не праздник, — ответил самый старший из них.

К Савченко подъехало еще несколько разведчиков.

— Слышали? Происшествие в церкви! — И он стремительно влетел в ограду.

Озадаченные крестьяне, ничего не понимая, перехватили брошенные им поводья и удивленно уставились в спины солдат, бежавших к дверям церкви, на ходу снимая винтовки.

Разведчиков было пятеро. Одного Савченко оставил с гранатой в дверях, а остальные, сняв шапки, вошли в церковь. Перед аналоем стоял белогвардейский капитан, а слева от него — невеста в фате. Над их головами поручики держали золотые венцы. Еще несколько офицеров стояли кучкой позади. Крестьяне жались к стенам и робко поглядывали на молодых. Во всех светильниках и в люстре ярко пылали свечи. Перед молодыми гнусаво бормотал под нос лысый поп, а на клиросе дружно вторили певчие.