Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

Мари-Даниэль Буррэ, кавалер, а впоследствии барон де-Корберон, сын президента Парижского Парламента, родился в 1748 году, и прослужив несколько лет в гвардии короля Людовика XV, перешел на дипломатическое поприще. Сначала, в 1773 г., он был назначен секретарем посольства в Кассель, при маркизе де-Верак, тамошнем французском посланнике, а потом в 1775 г., зачислен на ту же должность при своем дяде, маркизе де-Жюинье (de-Juigne), который тогда отправлялся посланником ко двору Екатерины II, на смену Г. Дюрану.

Пробыв в Москве и Петербурге с августа 1775 по октябрь 1780 г., он затем состоял короткое время французским посланником в Цвейдрикене, потом вышел в отставку и жил частным человеком в Париже, Тулузе и Авиньоне. Во время террора его отец, брат, племянник и зять погибли на эшафоте, а сам он избег этой участи только потому, что был арестован и привезен в Париж уже после термидорского переворота. Как и где он жил потом, лишившись семьи и имущества, покрыто мраком неизвестности, но умер он, не оставив потомства, в декабре 1810 г. в Париже.

Начало его дипломатической карьеры не предвещало, однакож, такого печального конца. В Россию он приехал 27 лет от роду, блестящим молодым человеком, умным, веселым, наблюдательным и, по тогдашнему, прекрасно образованным. Пропитанный идеями энциклопедистов, философ, массон, сильно интересовавшийся «герметическими» и оккультическими науками, а вместе с тем прекрасный танцор, актер-любитель, поэт, певец и Дон-Жуан, он играл, по-видимому, крупную роль в тогдашнем петербургском «свете», и был очень полезен своему патрону, маркизу де-Жюинье, именно этой стороною своей деятельности, так как при дворе Императрицы Екатерины II светские интриги часто значили гораздо более, чем политические. В канцелярской работе посольства, и вообще в серьезном деле де-Корберон принимал, по-видимому, весьма мало участия, хотя, по отъезде маркиза де-Жюинье, исполнял несколько времени обязанности поверенного в делах (charge’d’affaires), и даже претендовал на пост посланника при русском дворе.

В «Дневнике» его, поэтому, нельзя искать каких-нибудь важных политических открытий, но за то этот «Дневник» представляет собою верный фотографический снимок с интимной жизни тогдашнего «света» и двора Императрицы Екатерины II. День за днем, с небольшими перерывами, автор записывал все факты, интриги, сплетни и слухи, так или иначе ставшие ему известными, освещая всё это с точки зрения не особенно глубокого, но бойкого, образованного и наблюдательного француза. Для русской публики, «Дневник» Корберона должен представлять, поэтому, особенный интерес, как взгляд постороннего человека на нравы и образ жизни тогдашнего правящего слоя в России и на характеры наших общественных деятелей конца XVIII столетия.

Но кроме того этот «Дневник» является и превосходным «человеческим документом», в котором автор, обсуждая чужие достоинства и недостатки, помимо своей воли выдает свои собственные.

Как бы ни были ошибочны его взгляды на русскую жизнь, и как бы ни были пристрастны суждения о характерах окружающих лиц, они во всяком случае обладают достоинством полной искренности, так как «Дневник» был написан не для публики, не для потомства, и даже не для знакомых или друзей автора, а для собственного удовольствия, просто по привычке, образовавшейся с детства, хотя и представляет собою как бы ряд писем к брату, к невесте и некоторым другим лицам.

Почему автор придал своему дневнику такую эпистолярную форму — сказать трудно; но что письма эти, в действительности, не были никому посылаемы и даже не предназначались к отсылке, видно уже из того, что «Дневник», по показанию издателя его Labande'a, представляет собою шесть переплетенных книжек, сплошь исписанных неразборчивым почерком (иногда даже шифром) и переполненных чересчур интимными заметками, стихами, анекдотами и объяснительными заметками на полях.

Выбросив все слишком интимное, все непонятные места, а также стихи и рассуждения о «герметических» науках, издатель напечатал лишь то, что имеет общественный интерес, а мы, в свою очередь, выключили из него те места, которые относятся к пребыванию автора во Франции (начало «Дневника») и касаются личностей, для русского читателя неинтересных, то есть родных и знакомых де-Корберона. Из множества выносок, в которых автор приводит общеизвестные в России подробности о лицах, упоминаемых в «Дневнике» (их генеалогия, служебное положение и проч.), мы оставили только те, в которых содержится что-либо новое.

В руки издателя «Дневник» попал из Авиньонской городской библиотеки (Музей Кальвэ), в которую был пожертвован, в 1839 г. генеральным викарием Клэром.

С 14 по 20 июля.

Мы [1] То есть автор «Дневника», с маркизом де-Жюинье, маркизом Пюнсегюром (вторым секретарем), аббатом Дефоржем и другими членами посольства. выехали из Дрездена в час ночи, причем пришлось вновь упаковывать вещи, распакованные только на один день. Очень жалели, что не могли остаться подольше. Ночь была лунная. Я сидел в английской карете с маркизом. Желая завязать с ним политический разговор, я стал говорить о торговле России с Англией и о преимуществах, которыми пользуется последняя по сравнению с нами. Маркиз отвечал неопределенно, как человек, желающий скрыть свое мнение или не успевший себе его составить; может быть даже то и другое вместе. Затем мы стали говорить о посланниках короля при разных дворах, причем маркиз хорошо отозвался только о двух: о бароне де-Бретейле и графе Монморейле. Замечательно, что маркиз де-Жюинье хвалит именно тех лиц, которые дурно об нем отзываются: де-Бретейля, открыто говорившего в Вене, что маркиз ни на что не способен, и графа Барбансона, который хотя и не был посланником, но, по мнению маркиза, больше всех других способен быть таковым.

С этого дня мы ехали не останавливаясь до самой Варшавы, так что ничего почти не могли видеть. Проехали мы через Бунцлау, где подвергались таможенному осмотру прусских властей. Я мимоходом заметил, что прусские таможни не строже прочих и что с помощью денег да некоторой ловкости от них можно благополучно отделаться. В Бреславле, где чинились наши экипажи, мне удалось заснуть часа два на кровати, хотя и не раздеваясь. В этом городе мы видели много французов, взятых в плен во время последней войны. Они очень скучают по родине и стремятся вернуться.

Из Бреславля путь идет на Вартенберг, где лежит граница между Пруссией и Польшей. По дороге к Наравичу (Narawicz) мы провели очень утомительную ночь. Почта там ходит на заморенных еврейских клячах. Эти несчастные животные все время тащили нас шагом, тем более что дорога идет лесом и ночь была настолько темна, что нам пришлось зажечь факелы из сосновых и еловых ветвей. Горят они очень ярко и мы устроили из них, ради удовольствия, очень красивую иллюминацию. Но эта ужасная ночь все же нас утомила. Часа в четыре утра, мы приехали в Вельжи (Wielgie), а оттуда, через Черновицы, пробрались в Варшаву.