Петр Патрушев - Приговорен к расстрелу

Наконец, пришел день, когда я смог подойти к доктору Тенкову и на ломаном английском попросить у него на время «Диалоги с Сократом». Он был так изумлен, что отдал книгу без возражений.

Мой начальный словарь представлял собой разнородную смесь из всех этих источников. Все, что следовало мне сделать, — собрать их воедино. До сих пор помню выражение на лице голландского священника, с которым я заговорил на одной из встреч, организованной для нас. Впервые я опробовал свой английский именно на нем. Словарный запас, приобретенный из комиксов о Микки Маусе и диалогов с Сократом, да еще с русским акцентом, должно быть, звучал потешно.

Второй мой экзамен случился, когда милый мистер Базалджет и социальный работник, голландка Ида, служившая под эгидой Всемирного Совета церквей, организовали посещение нашего дома группой из стамбульской иностранной колонии. Я пытался говорить с Идой по-английски, но выяснил, что она говорит по-немецки, и с неохотой перешел на свой хоть базовый, но надежный немецкий, к ее нескрываемому облегчению.

Возглавлявший группу священник приехал в сопровождении стайки пожилых прихожанок, которые захватили с собой пару молодых женщин, принадлежащих их конгрегации. Это оказалось ошибкой. Здоровый увалень по имени Драгне, который, как я сильно подозревал, спасался от болгарского правосудия, все время ходил к себе в комнату, чтобы набраться куража от жуткой смеси, которую мы научились делать, добавляя сахар в дешевое турецкое вино и оставляя бродить на несколько дней. Будучи в подпитии, он, наконец, попытался заставить одну из молодых женщин танцевать с ним. Она благоразумно отказалась, после чего он начал ее лапать. Произошла всеобщая сумятица, когда мы старались сначала отвлечь Драгне, а потом, потерпев неудачу, усмирить. Пожилые прихожанки и молодые женщины были удалены из дома священником, который потерял в этой свалке туфлю.

Между тем Решат Бей бегал вокруг, угрожая лишить жильцов, которые «оказались такими нецивилизованными дикарями», всех привилегий. Мистер Базалджет и Ида тихонько удалились. Первый эксперимент с «открытым домом» окончился неудачей.

Однажды я заметил, что за мной следят. Сначала думал, что это турецкие органы безопасности. Но когда Ида попрощалась со мной на центральной площади, где я садился в автобус до Левента, ко мне подошел мужчина чуть больше сорока лет, широкоскулый, с проницательным, но вовсе не враждебным, как мне показалось, взглядом и несколько театрально произнес на ломаном английском: «Если вы будете продолжать писать ваши статьи, вашей семье будет плохо».

Я пристально посмотрел на него. У него был безошибочно узнаваемый славянский акцент. Я ответил ему по-русски: «Я сбежал из России, потому что не хотел жить в страхе. Я не перестану писать».

Человек добавил, все еще по-английски: «Тогда мы вас убьем». Потом быстро скрылся в толпе.

Об этой встрече я рассказал Решат Бею. Он поговорил с турецкой полицией, и они велели держать их в курсе. Турки, казалось, не очень-то беспокоились о моей безопасности. В то время я не знал, что суд Грузии приговорил меня заочно к смертной казни по обвинению в измене родине. Позже друзья-эмигранты сказали мне, что я все сделал правильно. Поддайся я шантажу, КГБ продолжал бы давить на меня и моих родственников. Им очень не нравились мои статьи в «Посеве», но они уже были опубликованы и причинение мне какого-либо вреда вызвало бы скандал.

Мадам Павиолли была руководителем Католической службы помощи в Стамбуле. Эта богатая итальянка лет пятидесяти с лишним, с обширными связями в Риме и в Стамбуле, арендовала небольшой особняк в одном из роскошных пригородов. Я заметил, что мадам начала довольно часто приглашать меня и Николая к себе домой, возить на обеды и осмотры достопримечательностей. Вскоре стало очевидно, что она проявляет интерес исключительно к Николаю, но так как тот говорил только по-русски, а мадам Павиолли владела «всего лишь» итальянским, английским и французским языками, меня приглашали как переводчика. Другой причиной моего присутствия на этих свиданиях было желание мадам придать их альянсу благопристойный вид невинных встреч с парой находящихся в трудном положении беженцев.

Мы обедали в дорогих ресторанах и разъезжали в черном «Мерседесе» мадам Павиолли. Николай неизменно выбирал в меню самые дорогие блюда, независимо от того, что они собой представляли. Мадам это очень забавляло, и она любовно наблюдала, как Николай и я набрасываемся на еду, подобно голодным волкам.

Обычно все заканчивалось в доме мадам ликерами и десертами. Потом она брала Николая за руку и уводила, говоря, что хочет, чтобы он ее немного поучил русскому языку.

Мне потребовалось немного времени, чтобы понять, что она безнадежно влюблена. Совершенно невероятный роман полуграмотного русского дезертира и стареющей итальянской матроны вызвал скандальные пересуды в иностранном и дипломатическом сообществе Стамбула. Было очевидно, что это романтическая лебединая песня мадам Павиолли.

Николай, между тем, жил полной жизнью. Мы ели, как короли, а Николай еще и притаскивал домой дорогую еду со своих мародерских набегов в особняк мадам. К сожалению, он начинал чувствовать себя выше и могущественнее всех остальных беженцев. Однажды после наших обычных десертов у мадам Павиолли он велел мне пойти погулять и предоставить ему пару часов с его любовницей. Я послал его подальше и больше никогда к ним не присоединялся.

Чем безнадежней мадам Павиолли привязывалась к Николаю, тем наглее он злоупотреблял этим. В разговорах со мной Николай с самодовольным видом похвалялся, что у него есть ключи от ее дома, и он… водит туда проституток, давая им вещи из ценного гардероба мадам. А однажды сказал, что в ее спальне обнаружил сейф, полный иностранной валюты и золота. И когда-нибудь он попробует подобрать код.

В один из не самых прекрасных дней я увидел, как мадам Павиолли пришла на работу с огромным синяком. Дело очевидным образом шло к своему грустному финалу. Говорили, что мадам заказывала для Николая дорогие костюмы по индивидуальным меркам и разрешала их носить, только когда они выходили вместе. Я видел его однажды в одном из таких костюмов. Несмотря на шик, он все равно выглядел в нем как огородное пугало.

В Стамбуле царила атмосфера вседозволенности, по крайней мере для иностранцев с высоким, как у мадам Павиолли, положением, и ее связи удерживали ситуацию от возможных осложнений. Справедливости ради нужно сказать, что, исключая это временное наваждение, мадам Павиолли была деловой, щедрой и доброжелательной дамой и реально заботилась о беженцах, которых ей доверили.