Петр Патрушев - Приговорен к расстрелу

Через год Ерема отправился в Канаду. За ним последовал Владимир, получивший шведскую визу. Предполагалось, что он будет работать на трикотажной фабрике в Мальме. Доктор Тенков уехал в Соединенные Штаты, Саркис эмигрировал в Австралию. Из русского контингента остались лишь я и Николай. Я получил шведскую визу, но решил подождать визу в Австралию или Соединенные Штаты.

Через несколько месяцев позвонили из британского посольства в Стамбуле. Со мной хотел встретиться представитель Австралии.

Это был долгий разговор, человек, говоривший со мной, несомненно, получил информацию обо мне от турецких спецслужб. Поскольку эмигрантов в Австралию из Советского Союза уже давно не было, меня решили взять в порядке пробы. Мне сказали, что Австралия нуждается в рабочей силе.

Я попрощался с друзьями в лагере, а также с помощником мадам Павиолли Тони и самой мадам, которая, как и всем беженцам, оплатила мне дорогу морем из фондов ее организации. Последнюю ночь в Стамбуле я провел в доме Иды. Она сказала, что, несмотря на все наши ухищрения, многие в иностранной колонии и в ее организации знали о нашей связи. Мы могли бы играть в открытую. На прощание Ида подарила мне золотой датский гульден. Мы оба знали, что наши судьбы соединились мимолетно. Меня ждала новая жизнь в Австралии.

Океанский лайнер отошел от причала в Стамбуле. Вдалеке стояли и махали мне, желая счастливого пути, Ида, мадам Павиолли, мои друзья из Левента. В последнюю минуту мне стало чуточку жалко покидать Стамбул — за год с лишним я к нему привык. Но все сожаления рассеялись, как только лайнер вышел в море.

Мы остановились по дороге в Пирее и потом в Неаполе. Остановка в Пирее была короткой, и я смог только немного побродить по городку. В Пирее было русское кладбище, и порт был когда-то базой российского средиземноморского флота.

В Неаполе мы остановились на ночь, и у меня была возможность посмотреть город. Из окон неслась веселая музыка, я пил в таверне дешевое красное вино и наслаждался певучей итальянской речью. Итальянцы показались мне веселыми, жизнерадостными и общительными. Это был Неаполь, о котором я так мечтал в турецком заточении. Но, конечно, мечта отличалась от действительности. Денег у меня практически не было, и я бродил пешком вдоль берега моря, рассчитывая поплавать на местном пляже. Помню, меня поразило то, что я не мог подойти к морю несколько километров — вдоль берега располагались богатые частные виллы, а дорожек к морю не было. И все-таки я был счастлив, когда, наконец-то, окунулся в воды Средиземного моря.

Поездка из Стамбула в Австралию длилась около месяца. В Индийском океане нас здорово трепало пару недель. Почти все пассажиры и многие из экипажа болели морской болезнью. Столовая была практически пустой во время ужина.

Во время этого долгого морского путешествия я начал немного выпивать, благо вино с обедом подавалось бесплатно. Я был, наверное, единственным политическим беженцем на судне. Люди беседовали о том, как делать деньги, о своих семьях и друзьях. Некий австралиец грубо обругал меня, услышав, что я слушаю русские передачи по коротковолновому радио. Почему я слушаю это иностранное радио? Я должен учить английский, раз собираюсь поселиться в Австралии. Я промолчал. В тот момент я гордился своим уже довольно беглым английским, но спор с этим полуграмотным австралийцем казался пустой тратой времени.

Я ничего не знал об Австралии, кроме того, что увидел в кино в Батуми и прочел в книгах и в энциклопедиях. Не знал, например, что окажусь практически единственным человеком, эмигрировавшим из СССР в те годы. Прошла уже послевоенная русская иммиграция из Европы, прошла и харбинская иммиграция из Китая, и не началась еще еврейская иммиграция конца 70-х — начала 80-х годов. Австралийские власти отнеслись ко мне корректно, хотя и с некоторым подозрением. Вскоре после приезда меня недели три допрашивала австралийская секретная служба. Все это, конечно, было понятно после нашумевшего дела Петрова [14] Петров был агентом КГБ, сбежавшим вместе с женой в Австралии. Этот побег и сопровождавшие его разоблачения об агентуре КГБ и ее австралийских помощниках из среды социалистов и интеллигенции, а также из кругов верхушки лейбористской партии, сотрясли политическую жизнь Австралии. Отголоски этого замирают только сейчас, после смерти главных протагонистов. . Для многих австралийцев я был вообще первым русским, которого они увидели.

Эпизод на корабле как бы предвосхищал то, что будет происходить со мною дальше. Высадившись на берег в Мельбурне, я в течение трех или четырех недель работал на местной фабрике. Поселился у милой дружественной русской семьи среднего достатка, которая прибыла в Австралию из Харбина много лет назад. По иронии судьбы опять, как когда-то в Томске и Батуми, я служил в отделе технического контроля. И, казалось, теперь уже некуда и не от кого было бежать. Мое будущее могло стать таким же, как у этой пожилой пары, считавшейся удачными переселенцами. Они добились своего — владели скромным домом, садом и могли не беспокоиться о том, на что будут жить в старости. Их эмоциональная жизнь вертелась вокруг холостого сына, который был к ним очень привязан, и любимой канарейки. Большинство вечерних разговоров сосредотачивалось вокруг уморительных проделок этого пернатого любимца.

Я чувствовал, что задохнусь в этой среде. Я был рад вырваться из СССР и избежать смертельной опасности, которая грозила мне там. Владел языком. Но о чем можно было говорить с обитателями этой чужой страны? Они мало знали о внешнем мире и их это нисколько не заботило.

Через несколько недель я оставил работу и с достаточной суммой в кармане отправился в Брисбен на далеком севере Австралии. Наконец-то буду любоваться экзотическими ландшафтами, наслаждаться теплым климатом, увижу диких кенгуру и, может, даже встречу аборигенов. Приехав в Брисбен, нашел работу чертежника. Деньги, проклятые деньги, являлись билетом на свободу, и их надо было зарабатывать.

Главный чертежник оказался русским иммигрантом, попавшим в Австралию после войны. Этот образованный и добросердечный человек разрешил мне жить в уютной комнатке в цокольном этаже служебного здания. Его семья приняла меня, как второго сына. Я купил себе хороший костюм, начал «выходить в свет» и… продолжал пить. Какой-то мерзкий червь грыз меня изнутри, делая пищу, которую я ел, несвежей, а вино выдохшимся.

Насколько сложными могут быть судьбы эмигрантов даже следующих поколений, я узнал из судьбы Вадима, сына моего ментора-чертежника. Он практически не видел своего отца, который работал день и ночь, пытаясь обеспечить семью и даже разбогатеть. Мать обожала Вадика и считала его гением. Когда отец ушел в отставку, Вадим начал увлекаться всякими учениями «нью эйдж» и стал даже на короткое время видным деятелем местного Теософского общества. Но постепенно (несмотря на мои постоянные увещевания) он склонялся к все более крайним течениям и сделался последователем секты бриферионистов (Ьгеайаапаш), высшим достижением для которых был полный отказ от пищи и переход на питание воздухом. Не буду описывать все довольно сложные детали этой печальной истории, скажу только, что Вадим и его жена, помогавшая ему обучать учеников, оказались, в конце концов, в тюрьме за непредумышленное убийство. Умерла от осложнений их ученица, так и не достигшая способности питаться только кислородом.